— Какой ты к чертовой матери начальник! Срываешь план! Дождешь, из области начальство приедет. Смотри, заступаться не буду, сам подбавлю жару! ГРЭС не остановишь из-за того, что какой-то сопляк Снежков нюни распустил и не знает, что делать.
Однако я понимал, что пустить поезд — значит рисковать жизнью людей и, чтобы не задерживать отгрузку торфа, приказал высыпать в карьер шесть вагонов фрезера. Но даже после такой предосторожности я не отважился пустить поезд. Я сам сел на место машиниста...
Когда Хохлову доложили, что торф пошел с нового участка, он в первый раз похвалил меня и премировал ордером на костюм.
А через день кто-то сказал ему, что Снежков, вместо того, чтобы отгружать торф на ГРЭС, высыпает его в карьер, и он вызвал меня к себе и при всех инженерно-технических работниках задал мне очередную трепку.
— Кто давал разрешение?! Шкуру спущу! Торф сейчас дороже золота! Хочешь, чтобы фронт танков не получал?! Да знаешь, что с тобой надо сделать за это?!
Он стоял, упершись кулаками-кувалдами в столешницу, и лицо его наливалось кровью.
Я не вытерпел:
— Пров Степанович, шесть вагонов — это капля в море. Зато мы за это время вывезли уже десятки вагонов и не сорвали работу ГРЭС.
— Я тебе покажу «не сорвали работу», щенок! — Он стукнул по столу кулаком.— Где ордер на костюм? Выкладывай на стол!
— Костюм мне не нужен. Я и в кителе прохожу, а ордер не отдам принципиально. Я заработал его своими руками, своими нервами, своими бессонными ночами. В конце концов, смертельным риском — я сам водил поезд по мосту, который держится на курьих ножках!
Я решил, что терять мне нечего, и поднялся, не дослушав Хохлова; крик его раздавался даже в коридоре.
Совсем некстати приоткрылась дверь парткома: кому-кому, а Дьякову в эту минуту я не хотел попадать на глаза, потому что, наверное, походил на потрепанного в драке воробья; во всяком случае, лицо у меня было раскрасневшимся и вспотевшим.
— А ну-ка, зайди сюда,— поманил меня пальцем Дьяков.
Прикрыл дверь, уселся за стол и усмехнулся:
— Воюешь все?
Я тяжело дышал; ничего не ответил.
— А ты бы как-нибудь зашел в партком, что ли, вместо того, чтобы партизанить.
— Я не партийный,— сказал я.
Усмешка снова тронула его губы:
— А что, по-твоему, комсомолец — в отличие от члена партии — должен воевать в одиночку?
Поняв, что я не намерен откровенничать, посоветовал:
— Ты хоть сядь, приди в себя. Торопиться да шуметь — это не всегда полезно.
Я видел, что он нарочно медленно достает кисет, не торопясь скручивает цигарку.
Не дождавшись, когда я заговорю, промолвил:
— Вот кипяток, смотрю на тебя...— Он затянулся сизым дымом, выпустил в потолок длинную струю; продолжил миролюбиво:— Чем одному-то воевать, шел бы поближе к народу, посоветовался.
Хотя этот совет напоминал слова Калиновского, что один человек ничего не может, я сказал раздраженно:
— О чем советоваться, когда все ясно? Хохлов шумит из-за шести вагонов фрезера, а сам ведь прекрасно понимает: не пойди я на жертву, мы бы остановили завод.
— Ты зря-то не петушись. Шесть вагонов тоже чего- то стоят. У Хохлова тут подход хозяйский.
Я поднялся.
— Ну, я пойду.
Дьяков развел руками:
— Дело твое...
Открывая мне дверь, предложил опять:
— Слушай-ка, Николаич, ты бы домой ко мне, что ли, как-нибудь зашел. Чайку бы попили, поговорили.
Я решил, что зайду непременно. Но выполнить своего обещания мне не удалось. Все дни проходили в разъездах, в штурмовщине; разболелась нога, я был зол, и только Ладины письма скрашивали мне жизнь. Осенью она написала, что радуется моим успехам, и только тут я понял, что ей было легче проследить по письмам за тем, чего я добился, чем мне самому здесь, на месте, занятому текучкой.
Да, работа моя наладилась, но зато какой ценой приходилось за нее расплачиваться! Возвратившись домой разбитым, я знал, что не успею отдохнуть, как меня поднимет звонок Хохлова:
— Снежков! Что у тебя там на Островке? Проспал все! Вагон сошел! Выезжай на аварию!
Бывало, он перехватывал меня на какой-нибудь станции и гнал в другой конец.
— Пров Степанович,— пытался я отказаться,— под- нимут вагон, одни справятся. У меня сегодня во рту маковой росинки не было. Приеду, опять столовая будет закрыта.
— Никаких разговоров! Только о своей шкуре заботишься! А столовой я сейчас прикажу, чтоб тебя ждали всю ночь.