Барин толкнул дверь, и маленький медвежонок очутился в сверкающем зале, полном народу, света, шума, дразнящих резких запахов. Когда они вошли, гвалт усилился — он вырос из возгласов удивления, криков восторга, рукоплесканий; и барин гаркнул, перекрывая шум:
— Прошу любить и жаловать! Молодой Топтыгин!
Что здесь началось! Весь зал хохочет, кричит «ура», оглушительно хлопает в ладоши. Страшно сделалось медвежонку и любопытно. А барин повел его вдоль длинного стола, на котором хрусталем и золотом блестели всякие чудные штуки и ошеломляюще пахло вкусной едой. К медвежонку тянулись руки — нежные и прохладные, красные и потные, с длинными холеными ногтями и уродливые, исчерканные морщинами, руки с перстнями, кольцами, с браслетами, сжимающими розовые запястья. Эти руки гладили медвежонка, похлопывали, трепали его густой загривок — и дружески, и с опаской, и со скрытой брезгливостью. И отовсюду слышалось:
— Прелестно!
— Он обворожителен!
— Какая грация в походке!
— Сэ трэ шарман![1]
— Дорогой, я хочу такого же мишку.
— Браво!
— Валерьян Владимирович, вы — забавник!
— Он не кусается, да? Он ручной?
— Урр-ра-а жителю лесов и дебр-рей!
Тем временем маленький медвежонок совсем освоился и довольно ловко стащил со стола кусок сладкого пирога. И опять зал разразился аплодисментами, и со всех сторон совали медвежонку пирожные, конфеты, печенье. Тогда он сел на толстый ковер и основательно закусил.
— Марфа! — крикнул барин. — Прялку!
Появилась прялка, и медвежонок так обрадовался, что даже фыркнул. Поднявшись на задние лапы, он подошел к прялке и стал крутить ее колесо, сосредоточенно, с очень серьезным видом. Крутил и сопел от усердия. А хозяин расхаживал вокруг и довольно приговаривал:
— Вот как мы умеем! Вот мы какие молодцы!
Гости аплодировали и хохотали.
Медвежонку надоело крутить колесо прялки, он отбросил ее в сторону и, чувствуя, что все смотрят на него, повернулся к барину, как бы спрашивая: «Чем бы еще заняться?»
И барин поднял руку, успокаивая зал:
— Господа! Господа! Это еще не все. Мы и вино пить умеем!
— Ур-ра! — завопил огромный мужчина в мундире с золотыми погонами и густыми рыжими бакенбардами на красном лице. — Да здр-равствует наш государь импер-ратор!
В зале сделался шум, легкое замешательство, кто-то неуверенно крикнул «ура!», огромного бакенбардиста увели куда-то, и уже издалека слышался его зычный бас: «Ура!» Постепенно все успокоились, и барин продолжал:
— Да, мы пьем вино! Бутылку коньяку сюда! Вон ту, она с медом.
Ему передали бутылку с затейливой яркой этикеткой, и он протянул ее маленькому медвежонку.
— Пей, шельмец!
Медвежонок взял бутылку, понюхал — из бутылки пахло странно и вкусно. Попробовал. Сладко. Обхватив бутылку обеими лапами, он начал пить… В зале стало так тихо, что слышно было, как коньяк булькает в Мишкином горле.
Вдруг кто-то сказал:
— Пей до дна!
И тотчас все закричали согласно и громко:
— Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!
И маленький медвежонок действительно выпил все, что было в бутылке. Он пил, пил и чувствовал, как тепло, жар наполняют его тело, звон возник в ушах, и запел, запел этот звон, разрастаясь оглушительно и быстро. Бросив пустую бутылку, маленький медвежонок попал во власть странной силы — она толкнула его в грудь и опрокинула на ковер, и свет ламп усилила стократ, и еще эта сила начала качать все, что было вокруг: стены с темными картинами, сверкающую люстру, столы, заставленные яствами, лица людей, широкие окна, за которыми чернел неприветливый осенний вечер…
Медвежонок поднялся с ковра, но его лапы поехали в стороны, и он опять упал.
— Напился, шельмец! — захохотал вверху голос барина.
И со всех сторон закричали:
— Медведь напился!
— Он под шафэ а ля мужик!
— Дайте ему соленый огурец!
— Он горький пьяница!
Его обступили тесным кольцом, тыкали в него пальцами, хохотали, улюлюкали, к нему тянулись любопытные жестокие руки. Сквозь странную неясность, хлынувшую в глаза, он видел хохочущие красные рожи, открытые рты, блестящие зубы. Одна толстая потная рожа нагнулась над ним низко-низко и орала:
— Слушай, ты! Выпьем на брудершафт! Ха-ха!
И тут дикая ярость охватила маленького медвежонка. Он почувствовал во всех этих, обступивших его, — своих врагов. И особенную ненависть испытал он к этой потной толстой роже… Стремительно поднявшись (даже цепочку вырвал из рук барина), он со всей силой, какая только была у него, влепил пощечину ненавистной роже, наклонившейся над ним, правой лапой.