Заиметь связного — о чем еще можно мечтать в его положении? Однако Василий Иванович осторожно, боясь обидеть Нюську, все же заметил:
— А люди? Они, знаешь, всякое подумать могут.
Нюська выпалила:
— Да как ты не поймешь, что я к тебе пришла? Может, ты и женатый, а я все равно взяла и пришла!.. И буду я рядом с тобой. Хоть кем при тебе буду. Ничего мне от тебя не надо, кроме слова или даже взгляда теплого!
Все это выпалила на одном дыхании и замолчала. Молчал и он. Да и что можно было сказать? Не имел он права даже на маленькую откровенность: у Опанаса Шапочника не может быть ни жены, ни детей, для всех людей он одинешенек на белом свете.
— Эх, Нюська, Нюська, — только и вырвалось у него.
В тот день Василий Иванович больше не вернулся на свое место перед окнами комендатуры: сначала все расспрашивал Нюську о том, как шли в лес, как вели себя дорогой и там, да знает ли она точно, что намерен в ближайшее время предпринять Витька-полицай, а потом просто сидел на сеновале, сидел в чужих исподниках, удивляясь и радуясь тому, как скоро Нюська стала своей в этом доме, где еще вчера ни один человек даже не подозревал о ее существовании; и белье-то с Василия Ивановича она почти насильно содрала и выстирала, а теперь вместе с хозяевами копошилась в огороде; он не слышал, о чем они там судачили, но голоса были явно дружескими.
На другой день около полудня его наконец-то вызвали к Зигелю. Екнуло сердце, но в знакомый кабинет вошел внешне спокойно, у порога щелкнул стоптанными каблуками и почтительно замер.
— Как вы относитесь к деятельности БНС? — немедленно выстрелил вопросом фон Зигель.
Василий Иванович, готовясь к встрече с комендантом района, казалось, на все вопросы заранее обдумал ответы. На все, которые, по его мнению, могли обрушиться на него. Выходит, не на все… И он растерялся, с надеждой посмотрел на Зигеля: может, сделает снисхождение и расшифрует, что это за штука — БНС? Но тот молчал, сверля его глазами. И тогда Василий Иванович решился:
— Может, я и виноват… Только не знаю, что это за штуковина.
Показалось или Зигель действительно усмехнулся одними глазами?
— БНС — Белорусская народная самопомощь. Это организация с нашего разрешения возникла в октябре прошлого года. В нее входят те люди, которые пекутся о будущем этой земли. Когда мы, — Зигель особо выделил голосом это «мы», — когда мы покончим с большевиками, лучшие ее представители войдут в правительство… Садитесь. Как гласит ваша поговорка, в ногах правды нет.
Василий Иванович медленно подошел к стулу и сел, лихорадочно думая о том, что желает услышать комендант. Может быть, заявить, дескать, приветствую появление такой организации, если потребуется, все силы отдам, чтобы поддержать ее? Нет, опасно так отвечать: ведь известно, что гитлеровцы не особо жалуют милостями тех, кого сами же совали к власти, как представителей будто бы союзного народа.
— Может, господин гауптман, я и ошибаюсь из-за своей малограмотности, только… — начал Василий Иванович и замолчал.
— Договаривайте.
— Слова соответствующие подбираю. Чтобы повежливее мысль свою выразить.
— Это излишне. Говорите так, как думаете, я пойму.
— Все, кто от любой власти лично для себя что-то выторговывает, все эти мне доверия не внушают. Уловят момент — обязательно продадут своих благодетелей. За большую цену продадут.
— А вы? Разве вы, работая на нас, лично для себя ничего не выторговываете?
— Я, господин комендант, еще при первой нашей встрече в прошлом году прямо заявил: мечталось мне своими силами…
— Не уклоняйтесь от ответа на мой вопрос.
— Хотите казните, хотите милуйте, а лично я всех бенеэсовцев, если случай удобный подвернется, к самому краешку подводить буду.
— К краешку? К какому краешку? Как вас понимать?
— За краешком-то что? Пропасть, бездна…
— Вы забываете, что они… что мы покровительствуем им.
— Как прикажете, господин гауптман, — развел руками Василий Иванович.
Фон Зигель, будь его воля, так бы цыкнул на всех этих бенеэсовцев, бульбовцев и прочих, что они о власти и думать не смели бы! Но он не имел права ни на мгновение забыть, что сам Геббельс сказал: «…полезно организовать в различных районах марионеточные правительства, чтобы переложить на них ответственность за неприятные и непопулярные мероприятия».
Все же фон Зигель сказал:
— Если случай удобный подвернется…
Эту фразу Шапочник волен был понимать так, как ему заблагорассудится: или как официальное одобрение его позиции в этом вопросе, или как самый обыкновенный повтор. Понравилось фон Зигелю и то, что Шапочник даже не попытался уточнить смысл сказанного, а просто на мгновение склонил голову.
— Вы по-прежнему считаете, что они не вернутся? — спросил фон Зигель после непродолжительной паузы.
Кто «они» — сказано не было. Конечно, можно было бы и попытаться уточнить, кого имел в виду Зигель, но Василий Иванович боялся переиграть и поэтому ответил без промедления:
— Они, как я считаю, уже отрезанный ломоть.
— Почему? Ведь Свитальский казнен? Считаете, что слух об этом не дойдет до них?
— Слух-то дойдет, а вот где они получат гарантию, что их жизням больше ничего не угрожает? Безвинными были, верой и правдой новому порядку служили, а что, извиняюсь, из этого вышло?
— Вы, однако, не побоялись, вы пришли ко мне? И с вами ничего не случилось?
«Пока вроде бы и не случилось», — ответил мысленно, а вслух сказал:
— У меня, как уже докладывал, особая статья.
— Кто есть вам та женщина, которая со вчерашнего дня находится около вас?
А ты считал, что за тобой слежки нет!
Но ответил без промедления, ответил так, как условились с Нюськой:
— Нашенская, из Слепышей. Нюськой зовут.
— Меня имя ее не интересует. Кто она вам?
Василий Иванович изобразил некоторое смущение и ответил, виновато опустив глаза на верхнюю пуговицу мундира фон Зигеля:
— Сами понимаете, господин гауптман, я хоть и в годах… — И сразу же с самой искренней тревогой, на какую только и был способен: — Осмелюсь напомнить, когда вы назначали меня на этот пост, по данному вопросу словом не обмолвились…
Удачно и очень вовремя сыграл Василий Иванович под перепуганного и недалекого мужика. Настолько удачно и вовремя, что фон Зигель окончательно утвердился в своем намерении и заявил без какого-либо перехода:
— Назначаю вас начальником полиции. К работе приступить сегодня.
Василий Иванович в думах готовился к чему-то подобному и все равно растерялся, только и смог вскочить, вытянуться. Фон Зигель, похоже, и не ждал от него большего: он уже отвернулся от Шапочника.
Выйдя из комендатуры, Василий Иванович украдкой облегченно вздохнул и на мгновение остановился в раздумье: куда теперь, кому прежде всего поведать о своем новом назначении? Золотарю и всем прочим, над кем минуту назад стал начальником, или Нюське?
Эх, Нюська, Нюська… И за каким чертом сюда тебя принесло?..
Нет, Опанас Шапочник — службист, что для него какая-то бабенка, желающая притулиться под его крылышком?
И он уверенно и без спешки зашагал к тому дому, где размещалась полиция. Еще издали увидел дежурного полицая, беспечно сидевшего на перилах крыльца и от безделья кромсавшего ножом какую-то палку. Непорядок? Да еще какой. Может ли он Опанас Шапочник, равнодушно пройти мимо такого вопиющего нарушения устава? Ни в жизнь! Поэтому, поднявшись на крыльцо и остановившись рядом с полицейским, он строго спросил:
— Как твоя фамилия?
— Шагай себе, шагай, пока не препятствую, — беззлобно огрызнулся тот.
Только за последнюю неделю Василию Ивановичу выпало пережить такое, что другого человека запросто сломить могло. Его нервы давно требовали разрядки действием. И он, не ожидавший, что окажется способным на такое, размахнулся и со всего плеча заехал полицаю в ухо. Может быть, распалившись, ударил бы и еще раз, но тот опрокинулся. Это произошло столь неожиданно, что Василий Иванович даже опешил, когда у его лица вдруг мелькнули ноги полицая. Но машинально отметил, что сапоги были хромовые.