— Это нормально, — сказала она. — Девочки раньше вытягиваются. Потом мальчики догоняют. Я вообще в пятом классе была самой высокой, а в одиннадцатом — почти самой мелкой.
— Ты видела её папу? — уточнил я.
— Папа высокий, а мама моего роста.
— Но среднее арифметическое её родителей явно выше вашего с папой.
— Ох, Кость, — покачала головой мама. — Никто не знает, какими вы вырастете. Ни за что не поверю, что Маруся перестала с тобой общаться из-за этого.
— Она расстроилась, — с уверенностью сообщил я.
— Сомневаюсь. А дальше что? Ты переключился на новенькую?
Я неопределённо поднял брови.
— А если бы не рост?
— Мам, ты так говоришь, как будто это ерунда какая-то, — возмутился я.
— Именно.
— Я так не считаю. Я не могу смотреть на неё снизу вверх, понимаешь?
— И откуда только у тебя такие бзики… — Мама с досадой махнула рукой, прям как бабаня, и убежала на кухню, откуда донеслись шкварчащие звуки.
В общем, маме не удалось заронить во мне и зёрнышка сомнения в том, что новые обстоятельства положили конец нашей истории. Надеялся ли я в будущем догнать Марусю? Да, конечно. Каждое утро, когда я просыпался раньше мамы, я вставал спиной к стене и клал на голову томик Пушкина. Но за месяц он поднялся максимум на пять миллиметров. Придя из школы, я подолгу висел на турнике и подтягивался, отчего ладони обзавелись жёсткими мозолями, а плечи — нехилыми бицепсами. А ещё я частенько переедал, вспоминая бабанину присказку из раннего детства «надо хорошо кушать, чтобы хорошо расти». И всё равно меня грызли чувство бессилия, обида на судьбу, ревность, временами отчаяние. Я уже сам начал подумывать о переходе в другую школу. С Никитой только не хотелось расставаться.
В конце сентября я застал Вергилию плачущей в раздевалке после уроков.
— Эй, ты чего? Обидел кто?
Она помотала головой.
— Вот что вы все в ней нашли, а?
— В ком? — уточнил я, хотя сразу догадался.
— В Алиске этой. Кукла куклой.
— Ну да, она маленькая, — подтвердил я.
— А я что, большая? — заплакала ещё пуще Вергилия.
И тут же примолкла.
— Погоди, так это всё потому, что Маруся выросла, да?
Я промолчал.
— Из-за этого дурацкого роста ты променял её на куклу?
— Матвей высокий и умный, так что ей же лучше, — ответил я.
Вергилия разозлилась ни на шутку. Я раньше и не видел её в ярости.
— Разлюбить девушку из-за высокого роста — на это способны только мужчины! — возмущалась она.
— Да не разлюбил я её! — вырвалось у меня, и самому стало тепло от этих слов.
— Тогда что ж ты творишь?! За что ты ей сердце разбиваешь?
— Вечно ты преувеличиваешь, Вергилия!
— Ни капельки! Я же вижу, как ей плохо. Ни с того ни с сего такое предательство.
Я похолодел, не в силах понять: я совершил непоправимое или ещё поправимое.
— Я ей расскажу, что ты просто дурак, а не предатель, — заявила Вергилия.
— Не смей ей ничего передавать! — предупредил я.
— Слушай, у неё же день рождения скоро, — вспомнила Вергилия, — сразу после дня учителя.
(«А ведь я забыл», — подумал я с горечью).
— И что?
— Подари что-нибудь. Особенное.
Особенное! Я и неособенное придумать не могу — мама обычно выбирает книжки на свой вкус.
— Мам, посоветуй, что подарить Марусе на день рожденья, — попросил я за ужином.
Мне хотелось показать ей, что она поспешила с выводами на мой счёт. Мама улыбнулась совершенно счастливой улыбкой.
— Я уж боялась, что ты забыл, — сказала она. — Я думала об этом. Книжек мы уже много дарили, хочется что-то особенное. — Я икнул. — Может, браслетик? Она носит украшения?
— Да вроде нет.
— Не хочешь написать стихи?
— Нет. Надо уметь вовремя остановиться, — философски заметил я.
— Может, смастеришь что-нибудь?
— Что, например?
— Подумаю.
— Слушай! — вдруг просветлела мама, а я автоматически напрягся. — Подари ей цветы!
— Что?!
— Небольшой букет.
— Зачем ей цветы? Завянут и всё, ещё в школе.
— А мы в корзиночке возьмём, — нашлась мама, — они долго не вянут.
— И что, при всех дарить цветы?
Мамино воодушевление напрягало всё больше. Я знал, что она теперь будет давить, пока не додавит.
— Да, при всех. Включая Матвея. Это многозначительный жест, это свидетельство смелости, решимости, свободы от чужого мнения.
— Не хочу я многозначительных жестов, — застонал я. — И у меня нет ни смелости, ни решимости, ни свободы. Я хочу просто сделать приятный подарок.