Гильермо вырвал фотографию из его рук и впился в нее взглядом. Обвислая кожа на его щеках натянулась от волнения, губы дрожали крупной дрожью. Казалось, он боролся с неким чувством, распиравшим его грудь.
Не давая ему передышки, Рюмон задал следующий вопрос:
– Но тот же самый Кирико, к моему удивлению, заявил, глядя на фотографию моей матери, что это – Мария. Конечно, он просто обознался. Ведь моя мать во время войны была еще маленькой и той Марией быть никак не могла. Но, тем не менее, Кирико принял вашу племянницу и мою мать за агента Сталина, Марию. Что, по-вашему, это может значить?
Задыхаясь от волнения, Гильермо проговорил хриплым, сдавленным голосом:
– Это – точно Кадзуми, ваша мать?
– Да. Вам тоже кажется, что она похожа на Марию?
Гильермо вернул Рюмону фотографию:
– Похожа. Как две капли воды.
Рюмон снова посмотрел на фотографию. По спине пробежал холодок.
– Все-таки похожа, да?… Но почему?
Гильермо закрыл лицо руками.
Из-под сомкнутых пальцев прозвучал голос, почти стон:
– Как им не быть похожими? Ведь Кадзуми – дочь Марии.
Рюмон замер.
– Моя мать – дочь Марии? Да вы что?
– Это правда, – проговорил Гильермо, не поднимая головы. – Кадзуми – наш с Марией ребенок.
Рюмон сидел не шевелясь. Он не верил своим ушам.
– Вы хотите сказать, что родители Кадзуми – вы и Мария?
Гильермо отнял руки от лица и посмотрел Рюмону в глаза.
– Ну да. То есть вы, получается, – мой внук. Хотя, если честно, после всех этих лет говорить мне это как-то неловко…
Рюмону показалось, что вокруг него рушатся стены. Он протянул руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Тикако подошла к нему и взяла Рюмона за плечи:
– Тебе плохо? Может, принести воды?
Рюмон попытался ответить, но язык будто прилип к гортани, отказываясь повиноваться. Это был шок такой силы, что голова перестала соображать.
Выходит, Гильермо – никакой не дальний родственник, а его родной дед.
Но этим дело не кончалось: если верить ему, Мария приходилась ему бабушкой. Получается, что он, Рюмон Дзиро, был внуком беспробудной алкоголички и убийцы. К такому известию трудно отнестись хладнокровно.
Рюмон с трудом восстановил дыхание.
Он дотронулся до лежащей на его плече руки девушки:
– Все в порядке. Просто немного растерялся.
Тикако нагнулась и подняла с пола выпавшую из его рук фотографию. Засунув ее Рюмону в карман, она снова села на табурет. Он заметил, что девушка сильно побледнела.
Рюмон повернулся к Гильермо:
– Объясните, пожалуйста, все по порядку.
Гильермо медлил с ответом, неуверенно шамкая губами.
Глядя на него, Рюмон вдруг понял, что незаметно для себя обратился к нему по-японски. Ну конечно, Гильермо давно уже не говорил по-японски и просто не мог найти нужные слова.
Рюмону пришлось задать тот же вопрос по-английски.
Низко, почти до колен опустив голову, Гильермо тихим голосом заговорил:
– Как я уже сказал, после смерти матери Марию взяли к себе жившие в Мексике бабушка и дедушка и ее дядя Катано Садао. Было это, если я верно помню, в тысяча девятьсот тридцатом году, то есть ей тогда было двенадцать, а мне – двадцать пять. Рикардо – он же Катано – был старше меня на пять лет, но нас с ним связывала братская дружба, и Марию мы лелеяли как маленькую сестренку.
Гильермо запнулся и вздохнул.
– Три года спустя, когда Марии исполнилось пятнадцать, между нами возникла связь. Оправдываться я не стану, но Мария была и красивой, и зрелой не по возрасту. Она сразу забеременела.
Рюмон подался вперед:
– И вы утверждаете, что от этого родилась моя мать?
– Именно. Мы наскоро отпраздновали свадьбу и назвали родившуюся девочку Кадзуми.
Рюмон вытер пот со лба.
– Но с какой же стати моя мать стала дочерью супругов Нисимура?
Плечи Гильермо задрожали. Он оперся руками о колени, чтобы удержать равновесие.
– На это были свои причины. После моего отъезда в Москву Мария тоже присоединилась к Мексиканской коммунистической партии и стала активно участвовать в ее деятельности вместе с Рикардо. Для человека, который решился полностью отдать себя делу партии, рано или поздно младенец на руках становится помехой. Ну а когда было решено, что она поедет в Испанию, ей уж точно пришлось искать, на кого оставить дочь.
– Объясните мне, зачем вообще ей понадобилось ехать в Испанию? Чтобы встретиться с вами?
– Отчасти – да. Но в основном ей, наверное, просто хотелось поработать за дело Сталина. Понимаете, она к тому времени уже стала закоренелой сталинисткой. Так или иначе, по ее наущению Рикардо предложил партии, что они оба поедут в Испанию. Хотя Рикардо был намного старше ее, он был человеком слабовольным и перечить ей не смел. Под действием алкоголя Мария становилась другим человеком. Я думаю, это у нее наследственное, и стоило ей выпить, она делалась совершенно неуправляемой, и Рикардо в такие минуты подчинялся каждому ее слову.
Алкоголь? Наследственное?
Рюмон похолодел от ужаса.
Гильермо продолжал:
– В партии решили, что будет полезно послать их работать в Интернациональную бригаду, и они беспрепятственно получили разрешение на поездку в Испанию. И тогда Марии пришло в голову отдать дочь на попечение моей младшей сестры и ее мужа. Как я потом выяснил, незадолго до этого от брюшного тифа умерла их трехлетняя дочь. Говорили, горе их было неописуемо. Мария знала об этом и поэтому была уверена, что они с радостью возьмут Кадзуми на попечение. Но когда она сделала им это предложение, они вдруг заявили, что в этом случае хотят удочерить Кадзуми. И что, если Мария отдаст им дочь, они разрешат Марии с Рикардо воспользоваться их именами при получении паспортов.
– И Мария согласилась, да? – отрывисто проговорил Рюмон.
Гильермо обессиленно кивнул:
– Да. Поскольку Нисимура Сидзуко – моя младшая сестра, дочке она приходилась теткой. Мария рассудила, что против такого расклада и я возражать не стану.
– И вы не возражали?
Гильермо провел рукой по лицу:
– У меня не было другого выхода. Сами подумайте, какое у меня может быть право вмешиваться в семейные дела, если я бросил жену с ребенком и уехал сначала в Москву, а оттуда – в Испанию, скажите мне? Но тогда дело партии было для меня главным. И не принять решение Марии я просто не мог.
Рюмон сжал кулаки.
Хотя Гильермо и был его дедом и в жилах его текла та же кровь, родственных чувств он к нему не испытывал. Для Рюмона Гильермо всегда останется всего лишь человеком, бросившим его мать.
– Но почему же после гражданской войны или хотя бы после Второй мировой войны вы не вернулись в Мексику?
Плечи Гильермо опустились.
– Я предал партию. Стоило мне пересечь испанскую границу, и агенты Сталина попытались бы меня уничтожить. Чтобы выжить, мне тогда оставался только один путь
– переждать в Испании с ее тогдашним антикоммунистическим режимом Франко. А перебравшись в Англию, я изгнал из головы все мысли о Марии и Кадзуми. Я считал это своим долгом перед Леонорой.