А еще я.
Да, эти игроки были не самыми знаменитыми людьми в обществе тех дней. Но даже по самым скромным стандартам я выбивался из их числа как лицо совершенно неизвестное. Зато для ФСЖ был богом. Однако фонд меня боготворил. Я участвовал во многих начинаниях ФСЖ, несколько раз подписывал книги, и Нортон был почитаемой фигурой в организации. Поэтому там решили, что моя репутация позволяет мне принять участие в матчах по сбору средств.
Мероприятие проходило так: десять-двенадцать щедрых и, главное, богатых любителей животных предоставляли свои великолепные саутгемптонские усадьбы (и, что самое важное, свои великолепные теннисные корты), где любой желающий раскошелиться мог сыграть один на один или в паре со знаменитостями. Затем знаменитости, работники фонда и жертвователи собирались на одной из вилл перекусить и потусоваться.
Мне достался грандиозный дом. Моих бы в один его холл вошло два или три. Деморализовало даже не то, что этот гостевой дом был больше и красивее моего (это уж ладно). Больше и красивее был даже теннисный домик — по их меркам хибара, где держали ракетки и мячи. В главном доме был бассейн, в гостевом тоже был бассейн. Хозяева владели личным пляжем на берегу лужи, которую я привык называть Атлантическим океаном. Для информации: через несколько месяцев после описываемых событий мы с Дженис узнали, что этот дом выставлен на продажу на «Сотбис». Запрашиваемая цена составляла шестнадцать миллионов зеленых! Не представляю, чем зарабатывал на жизнь его хозяин, но определил, что ему около шестидесяти лет, а его картинно-эффектной жене не перевалило и за тридцать. И помню: когда попросил у мадам разрешения позвонить, она поинтересовалась, это местный звонок или междугородний. Я подумал, не предложить ли ей четверть доллара, но, бормоча про себя самое крепкое ругательство, которое мог себе позволить, решил отложить разговор до возвращения домой. Вот как надо экономить: четверть доллара здесь, четверть доллара там — глядишь, и наберется на особняк стоимостью шестнадцать миллионов долларов.
Неловкие моменты этим не ограничились. Первый возник во время игры. Дженис и Нортон, разумеется, присутствовали: ФСЖ прислал моему коту отдельное приглашение. Но меня не предупредили, что будут зрители. Их пригласили в качестве гостей, и они явились. Человек тридцать-сорок сидели на открытой трибуне (да-да, этот домашний теннисный корт был оборудован трибуной), и их единственным занятием было смотреть игру.
Я собрался как мог. Сказал себе: ну и пусть смотрят. Тоже мне проблема. Я хороший теннисист, очень хороший теннисист. Только надо взять себя в руки. Впрыснуть в старые жилы ледяной водицы и успокоиться. Да и так ли хорош мой противник? Не намного лучше меня. Я вспомнил, как игравший за сан-францисских «Фортинайнерз» Джо Монтана на последней минуте пробежал девяносто ярдов и принес команде победный тачдаун. Вспомнил игру Мариано Риверы в последних иннингах и три его точных питча подряд. Майкла Джордана, чей бросок по кольцу с дальней дистанции принес команде победу в плей-офф, когда на табло уже почти не оставалось времени. Вот о чем я думал. Но играл, к сожалению, как Билл Бакнер, пропустивший легкий мяч в десятом иннинге шестой игры чемпионата США 1986 года. Я не мог противостоять противнику, который некогда выступал профессионально. Все происходило так: он подавал, я слышал звук — словно свист ракеты. Оборачивался и видел мяч, по которому собирался ударить, уже позади себя. Очередное очко не в мою пользу. Когда наставала очередь подавать мне, я либо бил в сетку, либо точно на заднюю линию и тогда — пс-с-с… — тот же звук, и мяч опять оказывался у меня за спиной. После первого сета противник был бодр и свеж, а я являл собой жалкое зрелище.
Но это было не самое худшее (хотя для Дженис и Нортона хуже и быть не могло. Дженис рассказала, что, посмотрев с трибуны несколько геймов, Нортон забрался в свою сумку и больше не вылезал — он был совершенно обескуражен тем, как я представлял его на турнире). Самый унизительный момент настал за ленчем, когда игра была окончена. Я немного справился со своим теннисным позором и сел с группой пожевать сандвичи. Нортон тоже, преодолев стыд, устроился с нами. За столом явно царило недовольство, и наконец я услышал, как одна из женщин заявила: