Хотя это было в середине дня, едва 10:00 утра, огромный и пустой театр был таким темным, как ночь, грозный мир, сотканный из сплющенных теней и чернильных и неразборчивых перспектив. В эту часть театра не открылось окно. Наружные стены старого особняка, в котором когда-то были освещены жилые районы с высокими стеклами, теперь были заблокированы внутренними барьерами. Десятифутовое пространство между этими стенами было разбито на небольшие офисы, а также хранилища и рабочие комнаты, все они были ярко освещены этими антикварными панелями из стального стекла. Солнечное утро без, но в театре было так темно, что только кошка могла видеть ее путь. На десяти-двенадцати лучах над сценой, набор нетерпеливо прогуливался, проворный ходун каната, быстрый черно-коричневый мазок тени в тени, маленький призрачный персонаж в одиночестве в пустом здании,
Обычно Кора Ли приезжала в театр гораздо раньше, отпирая заднюю дверь с автостоянки и включала огни, поэтому сцена показалась веселой вокруг нее, когда она нарисовала наборы для «Золотого золота». В это утро набор долго ждал. Она была здесь с первого взгляда, нетерпеливая и голодная. Кора Ли всегда приносила с собой перекусить. Она ждала, мечтая о далеких мирах, населенных такими кошками, как Дульси и Джо Грей, мирами, которые она наполовину придумала, и наполовину знала из рассказов старших кошек и старых мифов кельтов. Но теперь, как и на утро, даже эти истории побледнели. Наконец ее терпение иссякло. Обидно одинокая в пустой тишине, она отказалась от Коры Ли.
Прыгая вниз к верхней части открытой лестницы, а затем на сцену, и через сцену, и до ковровых проходов перед сиденьями, она отправилась исследовать остальную часть театра. Войдя в наружные комнаты, в которых окна загорались, она направилась к комнате для отдыха. Она знала театральный кабинет; Она ходила по всем столам там, по стопкам афиш и бумаг, коренилась в мусорных корзинах, рыскала погрязненные полки и вырывала куки из ящика стола. В гардеробной комнате она бродила по рядам висячих костюмов, обнюхивая старые запахи кружева, сатинировки и кожи и металлический запах потускневших ожерелий. Она небрежно погладила ее лапу в банку с маслом, которая была оставлена ??открытой, а затем напечатала ее лапы по полам. Она была наверху на балконе, Нажав на десятки выключателей света на панели управления, упражнение, которое, если бы главный выключатель был включен, создало бы чудесную лампу мигающих огней в театре внизу. Она попробовала пороховой крем в открытой банке в захламленной кофейной комнате и засунула нос в сахарную чашу. Но лучше всего она бродила по комнате пробок, изучая удивительное множество сюрпризов.
Именно там она направилась, мурлыкая про себя. У нее не было представления, что она не одна, она не слышала ни звука, кроме ее собственного мурлыкания. Только когда она перестала мурлыкать, чтобы покусывать зуд на плече, она остановилась, внезапно насторожившись.
На самом деле она ничего не слышала. Но она подумала, что воздух по-разному пошевелился, окружающие ее пространства в какой-то мере нарушались, словно что-то двигалось неслыханно и невидимо сквозь темные тени театра.
Это не Джо Грей или Дульси. Они бы поколебали крошечный звук, спрашивающий, была ли она там, слабый шепот, не слышный человеческим ушам. И когда они приблизились, она бы почувствовала их запах. Теперь она не ощущала ничего необычного среди богатой смеси театральных ароматов. Что было здесь в темноте с ней, чего она не могла видеть? Немногие люди могут быть такими спокойными. И почему человек приходил в театр, а не на свет?
Она почувствовала запах лаванды Габриель? Высокая блондинка была, в конце концов, любовницей гардероба; она приходила и уходила довольно много.
Или, может быть, она поймала запах конфет? Но, пытаясь определить запах, ее нос был слишком заполнен суровыми ароматами пыли и краски, скипидара, напольного воска, а тело пахнет людьми. Она стояла, обнюхивая, более любопытно, чем осторожно, пытаясь понять таинственное движение, которое она могла обнаружить среди черных и угловых теней.