Комфорт "полунинцам" создавали старательно, не скупясь. Озеленение сохранили, слава богу. Но лифтовую шахту внутри теснить не стали, а пристроили снаружи. И что получилось? Форменное безобразие! У кого есть толика фантазии, пусть представит квадратную фабричную трубу. Да-да, квадратную! Высотой, как принято их делать, метров сорок или пятьдесят, унылую и никому ненужную. Такое отвратительное "бетонное сооружение" выросло впритирку с торцом пятиэтажки, создав каменный мешок.
С богатым не судись, правильно подметил народ в поговорке. Сбор подписей, ходатайства и жалобы в газеты выглядели блеянием баранов, которых все равно остригли. Маша тогда была слишком мала, чтобы помнить детали, но мамина фраза про восстание рабов, заведомо обреченное на поражение - очень понравилась. Более того, запомнилась и сказалась на поведении в школе, в университете и на работе. Когда прогрессивное студенчество с интеллигенцией либерально-демократически бурлило, брызгало слюной, рвало на себе тельняшки, агитировало - умная Маша тратила энергию на учебу. Постепенно все привыкли к "белой вороне", которая петиции "добрым баринам" не подписывала, шествиями и митингами пренебрегала, а выбирая говорливых депутатов и подставленных президентов - голосовала против.
Возвращаясь к пристройке времен перестройки - лифт остался. Пошумев и выпустив пар, "бараны" улицы смирились. А вот жильцы подъезда, затененного пристройкой, постарались извлечь хоть какую-то пользу из вреда. Опасаясь, что закуток станет прибежищем пьянчуг и стихийным общественным туалетом, они посадили вдоль стен колючий кустарник. Середина квадрата превратилась в парк скульптур. Отец Маши, водитель мусоровоза, свозил туда каменные, гипсовые и металлические скульптуры, памятники, бюсты и все такое, что становилось ненужным городу. Баб с веслами, с ведрами и пионеров с горнами там не было, но Ульянов, Джугашвили, Феликс, Свердлов и еще какие-то личности плечом к плечу стояли на охране тупичка, не оставляя ни одного свободного места любителям уличного распития горячительных напитков.
Кася мог приземлиться только в кустарник. Упругие ветки, конечно, милосерднее жесткого асфальта, и кроме царапин, коту вряд ли что грозило. Придав голосу максимальную нежность, Маша приговаривала:
- Где же мой лапулечка? Кому мама консервик откроет, кого на ручки возьмет и домой отнесет... Кис-кис-кис, Касенька, пушистик мой...
Жалобное мяуканье ответило ей. Обрадованная хозяйка протиснулась между ростовым Феликсом и карликом Марксом, которые уединились перед железной дверью, что прикрывала узкий и низкий проем в бетоне лифтовой пристройки. Кася сидел... Нет, не сидел. Он собрался в комок, втиснулся задом в куст - наружу торчала одна голова с расширенными зелеными глазищами. И не мяукал - плакал. Так отрывисто, вопросительно-жалобно мявкают кошачьи подростки, потеряв маму. Как люди аукают в чащобе, не видя друг друга.
- Ты здесь, маленький мой! Иди ко мне, мама отнесет домой... Не плачь!
Круглые глаза кота обратились к хозяйке, но он не двинулся с места. Наклонившись, Маша подхватила любимца, вытащила из куста. Тот прижался, вцепился когтями с такой силой, что проткнул кофточку, больно царапнул грудь.
- Ой! Ты что, милый, так перепугался? Разожми лапку, - и помогла пальцами.
Что-то липкое и влажное испачкало подушечки лап и пальцы. При ближайшем рассмотрении - субстанция оказалась кровью.
- Кася, где ты поранился?
Маша отодрала кота от себя, поставила на угол железно-феликсового постамента и принялась ощупывать и осматривать. Вопреки ожиданиям, Кася не выказал неудовольствия и не взвыл от боли, напротив, принял осторожные касания за ласку, успокоился и распрямил хвост, хотя и не поднял трубой, как обычно расхаживал по дому.
- Если не твоя кровь, то чья?
Задавшись вопросом, Маша тотчас углядела ответ, который вытек из-под железной двери солидным ручейком, создал лужу и свернулся. Но не раньше, чем в него угодил котейка, перепуганный падением и одурело скакавший в поисках убежища. Отпечатки Касиных лап вели в куст, откуда его только что извлекли.
- Ни фига себе, - прошептала хозяйка, снова прижав к себе кота, как единственную близкую душу, - откуда столько набежало?
Разнузданное - а может, раскрепощенное, в студенчестве основательно натренированное книгами и вынужденными просмотрами фильмов по Кингу и про Фредди Крюгера - воображение мгновенно нарисовало лифт с распахнутыми створками, где грудой лежат многократно застреленные тела состоятельных обитателей бывшего купеческого дома. Едва не вскрикнув от ужаса, Маша кинулась прочь.