— У матери с отцом ты единственная. В случае чего они без детей останутся. Нас у матери трое..
— Это-то правильно. Но мне интересно. И если уважаешь меня, то именно ты отойдешь к воде.
— Я тебя уважаю. Всех, девчонок так не уважаю, как тебя, и все же…
— Хорошо, действуй.
Улыбаясь, Андрюша пошел к реке. Натка шмыгнула под кустами, поползла по траве. Время от времени она зажимала ладошкой рот и, смеясь, перекатывалась с боку на бок.
Пахнуло мятным дурманом купены. Натка сорвала лопушок, взяла им светлячка. На ее зов прибежал Андрюша, зажег спичку. На листе ворочался червячок, белесый, складчатый, с зеленой светящейся крапинкой на голове.
Андрюша положил светлячка в коробок, предусмотрительно вынув оттуда спички: как бы не вспыхнули.
Натка взяла коробок, скрылась за тальником. В следующий миг она выбежала из-за тальника, крича:
— С дороги! Такси!
У маленького огонька было явное сходство с огоньком такси, Андрюша торопливо отступил к ветле и, засунув руки в карманы, стоял, словно на самом деле пережидал, когда проскочит машина.
Он похвалил Натку: здорово придумала настает такси! И посетовал на то, что не мог захватить с собой карманный фонарик, а то вставил бы светлячка вместо лампочки, и он, наверно, ярче светил бы сквозь увеличительное стекло.
У Андрюши не было карманного фонарика, однако он не сдержался, чтобы не сказать того, что сказал. Врать он не любил. Получалось помимо воли. Наверно, позавидовал тому, что Натка ловко изобразила такси? Язык взял и сболтнул. Язык, он иногда такое вытворит: ахнешь от неожиданности.
Он выкатил из золы картофелину, попробовал на ощупь. Обжегся: поджаристая шкурка проломилась.
— Нат, поспела. Возьми. А рассыпучая! Пропеклась и подгорела, как поросячья нога.
Пока доставал из золы остальные картофелины и ломал хворост, Натка намазала маслом ржаной ломоть.
— Куда столько намазала? Капиталист я, что ли, такой жирный хлеб есть?
— Разговорчики. Знай ешь. Лицо будет румяное.
— Без румян обойдусь. Они девчонкам позарез.
— Знаешь, — строго сказала Натка, — я не думала, что ты о девчонках низкого мнения.
— Уж и нельзя высказаться о вас.
— Критика и клевета — разные вещи.
— Понятия.
— Верно, понятия.
— Они легко подтасовываются.
— Оскорбитель.
— Я не про тебя. Вообще…
Андрюша взял «капиталистический» ломоть, крупно откусил от него. Натка заскучала. Она сидела на корточках, отвернувшись от костра и вертя в зубах талинку. Наверно, захотела спать и не знает, что делать: подушка у них одна, одеяло одно. Не ляжешь ведь на одну подушку и под одно одеяло.
Он положил возле нее одеяло и подушку.
— Укладывайся. Я у огня посплю.
Уходя в темноту, почувствовал себя одиноким, и ему стало обидно, что для Натки дороже спать, чем коротать ночь в разговорах.
«Закурить бы, — подумал он. — Жаль — папирос нету, да я не умею».
Он ширкнул по коробку и в тот момент, когда спичка вспыхнула, вдохнул в себя жгуче резкий серный дымок. Потом он вспомнил о светлячке. На дне коробка тлела крошечная, не больше мушиного глаза, точка. Андрюша сорвал лист белокрыльника, положил под куст, а на него светлячка. Может, восстановится светимость. Светлячок долго ползал по листу, но ярче лучиться не стал. Неволя, видать, подействовала.
Андрюша побрел по кромке берега навстречу огуречному запаху крапивы.
35
За поворотом река ширилась, разглаживалась. Над отмелью светлел качаемый течением белокрыльник. На той стороне, в бочажине, студенело отражение месяца.
Андрюша метнул в бочажину камень. Месяц раскололся, а когда брызги осыпались, он как бы начал склеиваться из растягивающихся кусочков и вскоре уже тонко гнулся на потревоженной глади. Все это было красиво, но без Натки не имело значения.
Мешало восприятию ночной красоты то, что он не мог забыть о пригасшем светлячке. Поначалу он не отдавал себе отчета в том, почему этим обеспокоен, и лишь за полночь, у костра, испуганно догадался, что сам он как пригасший светлячок.
Как и многие его сверстники, Андрюша увлекался книгами о замечательных людях: их детство, зачастую обычное, невидное, наводило на мысль, что и он, может быть, станет выдающимся человеком. Андрюша не представлял себе, каким образом произойдет это, и все-таки надеялся. Тайно, мучительно, робко, неистребимо. Теперь же он обреченно решил, что ничего больше не достигнет в жизни.
Потерянно закрыл глаза. Почудилось, что увидел внутри себя луч, прозрачно переливающийся, расходящийся из центра. Вдруг луч сложился, чуть ли не весь втянулся куда-то в темноту и тупо торчал, испуская реденькое белесое сияние. Андрюша весь напрягся, стараясь выдавить луч из темноты, в которую тот втянулся. От напряжения Андрюше стало жарко, а луч и на миллиметр не выдвинулся.