– Добро пожаловать на борт! – услышал я нервный голосок за спиной, обернулся и увидел мышонка.
Как и у меня, у него были белые мордочка, грудь и кончик хвоста. А ещё на голове у мышонка красовался такой же симпатичный хохолок. Мышь и кот с одинаковой причёской – чудеса! А вот цвет глаз у нас различался: по сравнению с моими голубыми «блюдцами» его карие глазки казались блестящими бусинками.
– Я мышь по имени Морис и... давай сразу договоримся! – затараторил мой новый знакомый. – Я тебя спас и, как бы ты ни проголодался, ты меня не съешь.
– А что, коты едят мышей? – искренне удивился я. Не забывайте, почти всю жизнь я прожил один на заброшенном острове и имел очень смутное представление о кошачьем рационе.
Морис удивлённо разинул было рот, но тут же чуть заметно прищурился с неуловимой хитринкой в глазах.
– Нет-нет-нет, что ты, никогда в жизни! – заверил он.
– Тогда... может быть, мыши едят котов?! – испуганно спросил я и осторожно отодвинулся от Мориса.
– Э-э-э... только при самообороне. Да что ты заладил! Едят, не едят! – ответил Морис. – Коты и мыши... вообще лучшие друзья, – как-то неубедительно добавил он. – Но обещаю тебя не есть, чтобы ты точно не переживал на этот счёт. – Немного помолчав, Морис спросил: – Кстати, как тебя зовут?
– Не знаю... Мама не успела дать мне имя, – честно ответил я.
Морис понимающе закивал:
– А-а-а, так ты, значит, сирота! Ну что ж... – он обошёл меня, оглядывая с ног до головы. – Всё ясно. Ты рыжий кот...
Я осмотрел свои рыжие лапы и кивнул.
– А это значит... что я назову тебя Винсентом! – внезапно выдал Морис. – Это в честь одного знаменитого художника.
– Винсент... Винсент... Винсент! – повторил я, словно пробуя имя на вкус. – А что, мне нравится! Я – Винсент! А ты, значит, Морс?
– Не Морс, а Морис. Путешественник, тренер личностного роста и ценитель искусств.
Я не знал, что и сказать – никогда не слышал таких слов!
А Морис продолжал:
– Я прибыл на остров с важной миссией. Я должен найти одну старинную картину.
– Там, где дама с кошкой? – спросил я.
– Ты её знаешь? – оживился мышонок.
– Да, но, к сожалению, она... только что утонула.
– Ошибаешься! – Морис дёрнул за струну, и от вибрации обёрнутый вокруг струны холст, который я сначала и не заметил, развернулся, словно свиток. – Я её спас! – Мышонок был явно доволен собой, но тут же поник: – Правда, совершенно напрасно!
– Напрасно? Почему? – удивился я.
– Почему? Да потому что это подделка! – разочарованно процедил Морис.
– Что?
– Подделка! Этот художник работал в начале и середине девятнадцатого века, а эта... – Морис пренебрежительно кивнул в сторону рулона, – написана на сто лет позже. Укусил и чуть не подавился! Вкус как у куриного помёта!
Я ошарашенно уставился на мышонка.
– Это я образно, ты не подумай, что я пробовал помёт... – смутился Морис.
Но меня удивило другое:
– Ты укусил картину? Зачем?
Морис посмотрел на меня, словно раздумывая, объяснять или нет.
– Ладно! Смотри! – вздохнул он, надкусил клавесин и стал медленно жевать, смотря в одну точку. – Середина восемнадцатого века, Италия, мастер Карло Гримальди [легендарный мастер музыкальных инструментов. Клавесины и органы, созданные им, высоко ценятся знатоками]. Всё дело в лаке. Он уникален. Как на скрипке, – вдруг выдал он.
Я всё ещё непонимающе смотрел на Мориса. Тот, расхаживая по тесному пространству клавесина, продолжил объяснять:
– Я потомственный искусствоед, моя страсть – живопись. Мой папа сгрыз Модильяни [итальянский художник и скульптор, один из самых известных художников начала XX века], дедушка попробовал на зубок Караваджо [Микеланджело Меризи да Караваджо – итальянский художник XVII века, один из крупнейших мастеров барокко] и Рембрандта [Рембрандт Харменс ван Рейн – голландский художник эпохи Возрождения, рисовальщик и гравёр, крупнейший представитель золотого века голландской живописи], а бабушка в один прикус уничтожила сразу двух Вермееров [Ян Вермеер Дельфтский – выдающийся нидерландский художник-живописец XVII века. Однако возможно, что бабушка Мориса уничтожила картину и другого Яна Вермеера – Харлемского (младшего или старшего). Правды мы никогда не узнаем]! Она часто мне снится!
Вдруг одна из струн клавесина с пронзительным звуком порвалась. Морис и я огляделись и с ужасом поняли, что музыкальный инструмент погружается в воду. Плывущий по морю клавесин всё сильнее кренился на один бок. Вода продолжала прибывать, я и Морис залезли повыше. Мышонок потрогал лапой воду и грустно вздохнул: