Предчувствуя возможный скандал, Галя улыбнулась Воропаеву и сказала:
– Извините.
Только потому, что она была прекрасна, он сказал:
– Ничего. Это уже второй раз меня собака кусает. Первый раз в детстве – за сливами лазили.
– За сливами? Как интересно, расскажите! – хитро повела Галя разговор в безопасное русло.
– Мне уже выходить.
– Ой, и нам тоже. Вы не подержите сумочку? Неудобно очень с Жуликом…
Воропаев взял сумочку.
Отдал он ее уже поздно вечером, когда прощался с Галей у ее подъезда.
Уходя, Воропаев радостно говорил:
– Пустяки! Это уже пятый… нет, шестой раз меня собака кусает.
ТЕЗКИ
Мария, жена Зотова, попросила его сходить на рынок за веником.
Зотов внутренне напрягся и сделал вид, что не слышит.
Жена повторила. Голос ее стал настолько ровным и ледяным, что на нем впору бы тренироваться Ирине Моисеевой и Андрею Миненкову.
Если эта метафора покажется редактору чересчур громоздкой и он ее вычеркнет, спорить не буду. Но вернемся к нашим героям.
– Мура, – отчаянно сказал Зотов, – у меня же коллоквиум завтра!
Мария молча протирала настенную вьетнамскую тарелочку с изображением завлекательной, не полностью одетой танцовщицы.
Зотов лукавил. Суть была не в коллоквиуме. Суть была в том, что общежитие института, в котором преподавал Зотов, находилось как раз между рынком и зотовским домом. А главное, Зотов носил красивое и звучное имя Вениамин, и студенты в связи с этим за глаза фамильярно прозвали его Веником. Он знал это, и теперь, содрогнувшись, представил себе, как разбитные первокурсники, давясь от смеха, делятся впечатлениями: «Видали, как наш Зотов тезку под мышкой нес?»…
А рассказать все Муре ему было стыдно. Он горестно надел золоченые очки и двинулся навстречу своей Голгофе.
Купив веник прямо у рыночных ворот, он заметался, изыскивая способ замаскировать покупку, и робко попросил небритого голубоглазого продавца:
– А завернуть у вас не во что?
– Это как, завернуть? – попытался понять продавец. – Это что же вам, селедка, заворачивать? И где ж я бумаги напасусь, веники заворачивать, на-ка!
– Да, да, – покраснев, заволновался Зотов. – Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти.
Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку:
– Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела!
– Это как, полетела? – попытался понять голубоглазый продавец. – Где это полетела?
И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ.
– Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, – сник Зотов.
– Это как ведьма? – попытался понять продавец. – Кто это ведьма?
– Пошутил я, – сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка.
Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет «Каравелла».
Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами.
В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес:
– Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая!
– Да вы что, мама, – обиженно застрекотала невидимая Верка, – и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы…
– И кто ж это веники расшвыривает? – выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки.
Зотов негромко сказал:
– Это мой веник.
– Твой? – подозрительно спросила старуха. – А ты, красавец, сам-то чей будешь?
Зотов повел рукой вдоль улицы:
– Я вон там живу, видите, белый дом с красными балконами?
– Ну, – прищурилась старуха. – А чего ж ты у нашего парадного сшиваешься? Веник, говорю, зачем кинул?
– Понимаете, – краснея, залепетал Зотов, – солнце на улице. Веник, если его долго на свету держать, хрупким делается, ну, как бы сказать… ломким, что ли. Вот я его туда, в темноту. Это временно, вы не думайте. Я возьму.
Старуха почесала двумя пальцами под платком и убежденно сказала:
– Врешь ты все. Ну, ведь врешь же. Признавайся, а то народ кликну. Вон ребята идут.