Раздался громкий удар.
— Черт!
— Дай-ка я попробую, — сказал Волк, вставая на ноги. Однако после того, как Бакстер протянула ему сломанную дверную ручку, его решительность несколько поубавилась. — Я все сделаю.
Отойдя в сторону, Бакстер скрестила руки на груди.
Волк подошел к двери. Он посмотрел на дверную ручку в своей руке, потом на отверстие, в котором должна была быть ручка, а затем снова на Бакстер, которая в издевку жестом предложила ему продолжить. Обдумывая дальнейший план действий, он повернулся к перекрытому выходу, поднял руки и как можно громче обрушил кулаки на кусок дерева.
— Мэгги! Мэгги!
Спустя несколько мгновений они услышали движения с той стороны двери:
— Уилл?
— Мэгги? — позвал ее Волк через дверь. — Мы тут заперты.
— О боже!
— Ручка с твоей стороны все еще в двери?
— Да.
Волк подождал, а затем ничего не произошло:
— Мэгги?
— Да?
— Не могла бы ты повернуть ее? — терпеливо спросил он.
— О, могла бы.
Ничего не произошло.
— С твоей стороны можно повернуть ручку?
— Да.
И снова ничего не произошло.
— Мэгги? — настороженным голосом спросил Волк.
— Да?
— Ты повернешь ручку?
— Нет.
Звуки шагов женщины, уходящей на первый этаж, прорезали напряженную тишину в комнате. Волк повернулся к Бакстер и улыбнулся.
Она выглядела весьма рассерженной.
— Она нас выпустит через пять минут, — уверенно сказал он.
Входная дверь хлопнула.
— Десять — максимум.
Двигатель «Мерседеса» на подъездной дорожке завелся.
— Твою ж мать.
Он отошел, пропустив Бакстер к двери. Женщина запустила кончики пальцев в ту дыру, где раньше была дверная ручка. Когда это не возымело эффекта, она нагнулась и попыталась подцепить дверь снизу, чтобы открыть ее. Навалившись всем весом на дверную раму, ей удалось лишь создать большую трещину, побежавшую по шпаклевке словно молния.
— Ты сейчас обвалишь всю стену, — сказал Волк, сев на пыльный пол.
— А-ааа! — в исступлении закричала Бакстер.
Она быстрыми шагами прошла на другую сторону комнаты и уселась под окном.
— Вероятно, — начал Волк, — это удачный момент, чтобы…
— Пожалуйста, не говори со мной, — отрезала она.
Она закрыла глаза и заставила себя провалиться в сон.
Прошло тридцать пять минут.
Бакстер упрямо не открывала глаза все это время, все более раздражаясь от негромких похрапываний, издаваемых Волком, который вырубился почти тут же.
Она съежилась от холода и осторожно открыла один глаз: он сидел, облокотившись на стену и задрав голову, от чего рот его раскрылся, в точности в той позе, в которой он сидел перед тем, как она закрыла глаза. Он выглядел изможденным даже во сне, отверженным: клочковатая борода, непричесанные волосы, то, как пальто свисало с него, скрадывая его присутствие, которое он так легко демонстрировал всем. Будто бы тот «огонь», который принес ему столько сердечных терзаний, наконец-то потух. Она не могла не вспомнить, что почувствовала то же самое по отношению к Летаниелю Массе, одетому в синий комбинезон и прикованному наручниками к столу в тюрьме Белмарш.
Даже самое неистовое пламя обречено рано или поздно задохнуться.
Он выглядел умиротворенным. Она потянулась к случайному шурупу и швырнула его через всю комнату в него. К ее удовольствию, шуруп попал ему точно в лоб, после чего упал и запрыгал по полу, а женщина еще раз притворилась спящей.
— Какого?.. — посетовал Волк, держась за голову и потерянно осматривая комнату.
— Чего шумим? — спросила Бакстер. — Тут вообще-то люди спать пытаются.
— Могу я кое-что сказать? — Волк громко зевнул.
— Категорическое нет.
— У тебя нет ни малейшего права так злиться на меня, — несмотря на запрет сказал он.
— Серьезно? Вот так ты свою мысль начинаешь?
— Ты злишься на меня из-за моего ухода… но ведь это ты сказала мне уходить! — сказал Волк, не столько зло, сколько возмущенно. — Потому что, кажется, я припоминаю одну персону, мочившуюся кровью на пол, и себя, создающего чертовски убедительный образ «непонятого героя», готового сдаться, чтобы спасти тебя. Ты сказала мне уходить!
— Тебе не приходило в твою тупую голову, что, возможно, просто возможно, тебе в первую очередь не следовало ставить меня в такое положение?! — возразила Бакстер, не столько возмущенно, сколько зло. — Восемнадцать месяцев от тебя не было ни единой весточки!