Название алого бархатного бутона. Название колючего приземистого куста или тонконогой и большеглазой еврейской девочки. Тебя, светлой, сероглазой, чернобархатной, северной: не могу вспомнить твоего лица сразу целиком.
Губы, потом нос, глаз нет. Не могу их вспомнить, не могу.
Их никогда не вспомнишь.
Снова к тому же закату.
Закат — это одно. Но ведь каждый раз разный. Так же глаза — одни. Десять минут назад они одни, сейчас другие. А когда мелькает в них что-то, что было, тепло становится мне тут. Но не нужно писать и говорить, все равно не могу. Днем еще ничего, но вечер без тебя…
Наломали с Борькой вербы. Много, много… Я залез на нее и ломал коричневые ветки, а Борька сортировал сережки.
Я написал этюд на большом картоне. Мамочки…
Такое безобразие! Но стереть — не решился, уж очень много краски в него всадил,
Никогда, никогда я больше не возьму в руки палитру. Это раз и навсегда. Все. Но какого парня мы встретили, когда спускались с холма.
Стоит под деревом веснущатый колобок в валенках. Вертит в руках сопливую шрушку. — Здорово, орел! Орел-колобок! Ро! Я тоже орел-колобок.
Завтра пятница Завтра я увижу тебя. Мы выезжаем на день раньше. Одень завтра бархотку, я принесу тебе вербы и красных сережек.
Я — орел-колобок. И я люблю, люблю все! Верб)', желтый лед зеленые полыньи, далекий лес, весеннюю грязь. Ты не представляешь, какой я грязный. Я вымазан краской, грязью, собачатиной, елкой, вербой, смолой, известняком, глиной, травой и, наконец, солнцем. Но солнцем меньше всего, кажется. А впрочем, черт знает. Я вымазан весной и лесом…
И пусть весна и лес — это грязь — какая ерунда! Весна и лес — солнце и ты.
Ты и солнце.
Ты — солнце.
Весна и лес — ты и я.
Я и ты — солнце. Люблю-у.
Лю блю-у. люблю весну, солнце и тебя. А еще люблю божьих коровок.
А еще люблю барбосов.
С мокрым носом.
А у солнца нос мокрый?
У весны мокрый.
Солнце, барбосы, весна, я и ты!
Ура!!!!
На этом заканчивается этот маленький дневник-письмо. Нам было по девятнадцать лет.
С 1957-го по 1995-й — большой срок, целая жизнь. Но вот я получила письмо от Юры через год после его смерти, мне передала его Наташа Коваль, жена. Оно написано в ночь на первое апреля 1995 года.
В это время он уже закончил свою последнюю книгу — «Суер-Выер», но она еще не была издана.
Он волновался, трепетал, сомневался и в то же время был полон уверенности, что написал яркую вещь.
Вот отрывок из его письма:
Роз! Пишу тебе, потому что не могу заснуть и, пожалуй, только с тобой могу сейчас поговорить. Вчера ночью написал 10 (во мужик!) стихотворений. И утром, не перечитывая, их сжег.
Одно, посвященное Белову, все-таки сохранил. Оно идиотское, вот почему и нравится мне. Я тебе ею сейчас для смеху напишу:
Извини, конечно, не Ахматова, но Тарковский бы смеялся над последней строчкой. Пытаюсь о нем писать, но нужно огромное очищение, чтоб получилось, как надо, Да Роза Андреевна, придумал я себе адресата но одно-то письмо ты выдержишь.
Я знаю, что еще один человек сидит так, как я, на кухне и не может заснуть. Это Белла Ахатовна. Она пишет предисловие к моему «Суеру-Выеру».
Ты ее не знаешь, но поверь мне, что это один из честнейших и умнейших людей на Земле. Лучшего читателя у меня не бывало (разве ты?).
В «Суере» есть маленькое посвящение тебе (внутри), но я хочу, чтоб ты сама на него случайно наткнулась. И посмеялась. В мире все смешно, даже вот эта моя дикая бессонница. О «Суере» вы, мои любимые друзья, судите как-то поверхностно. Роза! Ты не можешь себе представить, как я жду выхода «Суера», как мне хочется, чтоб он попал в руки великим и просвещенным читателя. Даже Юлик, чудак, роман не осознает, хотя я ему многое читал.
Роз! Мне кажется, что я написал вещь, равную Бог знает кому, но это, конечно, только Богу известно. Хотя я писал для себя, я себя веселил валял дурака, хулиганил, как хотел Но, Роз, писать роман 40 лет — это, брат…
Этот восторг перед миром, белым светом, чудом природы Юра сумел выразить в своих книгах, картинах, деревянных скульптурах. Как ни боялся — «как убог мой язык!»
«Я хотел бы быть талантливым, как Лемпорт, Силур и Силис», писал он мне в письме в конце лета 1957 года. Мощные скульпторы, с которыми мы были знакомы в институтские годы. Для Юры они были учителями в искусстве.