Как мальчишка, право…
— Ладно, — ответила Екатерина, встав с постели и любуясь огромным изумрудом при свечном свете, — иди теперь к себе в спаленку и спи. Утром меня не тревожь, некогда будет мне. И… это… сам утром подойди к управителю моей личной канцелярии. Там исправь, что надо про этого солдатика. Иди к себе, кому сказано!
Глава тринадцатая
Фаре де Симон, глава тайной иезуитской миссии в России, сидел в своей торговой лавке на дворцовой площади, там, где её край утыкался в забор, отгораживающий площадь от реки Невы. Над входом в лавку висела саженной длины вывеска: «Колониальные товары», и с обеих сторон вывески болтались на цепях изображения тех товаров. С одной стороны — гроздья перца (русские прозвали их «лошадиными яблоками»), а с другой стороны — два лимона, которые те же русские прозвали «конские жемуртки», то есть производительные причиндалы жеребца. Ибо так похоже было нарисовано.
Хозяин лавки об этих прозваниях не ведал, а если бы и ведал, то сам бы смеялся, ибо всех русских почитал за грязную скотинку, даже своих соседей — купцов. Но Фаре де Симон, как бы натуральный купец, пил чай положенным купеческим образом, наливая кипяток из самовара в заварной чайник, а из чайника — в блюдечко. К чаю всегда ел мёд с белой ситной булкой. И пил он чай исключительно один.
Соседи-купцы считали сие одинокое действо не просто баловством иноземца, а его выпячиванием перед ними. И чтобы за то выпячивание иноземцу «насолить», своих покупателей, вдруг являвшихся к ним с бумажными деньгами, сиречь — с царскими ассигнациями, гнали менять ассигнации на серебро к подлому иностранцу. А тот ничего, менял серые бумажки на серебро и маржи за обмен не брал. А ведь за пять рублей одной бумажкой в эту зиму давали только четыре рубля с полтиною чистым серебром. А полтина, как её ни разглядывай, деньга оченно большая, на полтину чистым серебром нынче можно два барана укупить, или четырёх жирных гусей! Балда заморская, тупая сидит в соседней лавке, одно слово!
Подкатил на ямском рысаке к лавке иноземца Мишка Черкутинский. Ямщика отпустил, огляделся и нырнул под вывеску «Колониальные товары». Мишку-поляка местные купцы знали. Говорили, что он сильненький, с самим Александром Павловичем дружбу водит, с внуком императрицы Екатерины, дай ей Бог долгих лет жизни. Только вот какая беда в нём притаилась, в Мишке-то. Он, польский барин, кроме одной — иноземной — лавки, других лавок не посещает. Это и подозрительно.
Об этом русские купцы не раз доносили градоначальнику, да тот только отмахивался. «Домахаешься, — говорили тогда купцы, — вот когда беда придёт, вспомнишь нас, доброхотов!» Большой кошель со взяточными деньгами купцы тогда прятали, а оставляли градоначальнику малый кошель и уходили…
Тренькнул звонок над дверью и в лавку Фаре де Симона зашёл в неурочный час Мишка Черкутинский.
— Ты пошто экипаж отпустил? — набросился на Черкутинского иезуит. — От меня на виду у всех пешком пойдёшь? Очумел?
— Ямской кучер сделает круг по Невскому прешпекту, чтобы лошадь не застаивать на морозе, и вернётся, — пояснил Мишка иноземцу, так и не привыкшему к русским холодам и к обычаям ямской езды. — У меня вчера интервенция образовалась возле принца Александра Павловича.
Фаре де Симон отставил чай в сторону и мигом навалил на прилавок разных диковин, на случай постороннего посетителя.
— Говори.
— Императрица совсем уж была склонна поверить в афёру с дарственным письмом Александра Македонского русским князьям, да тут в Сибири отыскался некий прелат…
Мишка Черкутинский не мог иначе передать понятие «проповедник», а жидовское слово «пророк» к личности Петра Словцова не подходило.
— Имя?
— Пётр Словцов. Я с ним одновременно учился в Академии Невской лавры. Этот дурак там, в Сибири, стал публично доказывать, что никакого Александра Македонского ни в Сибири, ни вообще на свете и не было. И доказывал, скотина, на явных письменных примерах…
— Убит?
— Его убьёшь… Привезён распоряжением императрицы в Петербург фельдъегерским гоном, вчера ею допрошен, а сегодня допрос его станет вести сам Шешковский…
Фаре де Симон расслабился в широком тёплом кресле, подлил в блюдечко горячего чая:
— Шешковский — это хорошо. Значит, сибирского дурака повесят завтра.
— Петьку Словцова надобно знать! — загорячился Мишка Черкутинский. — Он… он бы и Моисея уговорил не бежать из Египта! А уж старика Шешковского — тьфу! Он запросто уговорит Шешковского, что Македонского не было!