– Я люблю тебя, – выдохнул как-то он.
Она пожала плечами: люби себе на здоровье.
Диалоги о любви с нелюбимыми…
Что может быть скучнее?
Потом они опять пили кофе и курили, и он провожал ее до двери. Ему хотелось прижать к себе ее голову и целовать темные, гладкие волосы, но она быстро выскальзывала из его рук и быстро исчезала.
Он подходил к окну и смотрел, как уходит фигура в красной куртке с белым мехом на капюшоне, дальше и дальше. От него. Она ни разу не обернулась и не махнула рукой. А может, она не знала, что он всегда смотрел ей вслед? Да нет, ей просто не было до этого никакого дела. Она уходила от него в свою жизнь, ту, где она жила без него. Неплохо, между прочим, жила. А он еще долго курил у окна.
В институт она приходила к третьей паре, и в курилке ее умная подруга, похожая на маленькую фарфоровую китаянку, одобрительно кивала головой:
– У тебя умный вид и сытые глаза!
Она морщилась и переводила разговор на другие темы. Так прошла зима. У нее – слава богу, что прошла. У него – от четверга до четверга. К весне она влюбилась.
И, как всегда, эта история не сулила ничего хорошего. Она опять забыла обо всем на свете и даже засобиралась замуж. Четверги кончились, но он ни о чем не забыл. Он не названивал ей по телефону, не караулил ее у подъезда. Правда, однажды он ей все же позвонил и, не здороваясь, уточнил:
– Замуж собралась?
– Ага, – беспечно сказала она. Тогда она вообще была влюблена и беспечна, впрочем, для нее всегда имела значение только любовь.
– Любишь его?
– О господи, ну конечно! Разве я бы вышла замуж по расчету? – почти обиделась она.
– Ты – точно нет, – уверенно подтвердил он. – Ну, будь счастлива!
– Буду! – уверила она его.
О том, что он вскрыл себе вены, что его еле откачали тогда, она так и не узнала. Она была уже далеко в прямом и переносном смысле – в свадебном путешествии. Она никогда не узнала и то, что он, так и не дописав диплом, бросил институт, пил слегка и иногда всерьез, неудачно дважды женился, калымил, бездельничал – в общем, хромал и ковылял по этой постылой для него жизни, словно отбывая срок без надежды на освобождение.
Она прожила жизнь тоже не без осадков: любила, разлюбила, страдала, полюбила опять, разводилась, родила двоих детей, проживала черные и белые дни, неотвратимо старела, болела – в общем, все как у всех. О нем она никогда не вспоминала. И что было вспоминать? Так, эпизод. Ерунда, временный, проходящий вариант. Только в юности мы можем позволить себе эту «роскошь» – уйти, не оглянувшись, и думать только о том, как много всего еще впереди. А расплата за чужие, ненароком поломанные судьбы? Но разве мы специально? Просто всегда для кого-то ты будешь недосягаема, для кого-то – женщиной из толпы, а для кого-то – единственной и самой главной женщиной на свете.
Они никогда больше не встречались. Да и слава богу! Вряд ли он узнал бы в погрузневшей, уставшей, с гладкой, с проседью и с пучком, головой женщине ту тоненькую девочку с легкими по плечи волосами – главную девочку его жизни. А она и подавно не узнала бы в потухшем, полупьяном, небрежно одетом человеке того юношу с синими глазами и широкой мускулистой грудью. Может быть, если бы они только встретились глазами…
Но разве мы заглядываем в глаза прохожим?
Лариса Райт
Бабочки в животе
Лада Пахомова не разводилась. Она разводила. Иногда хотелось все бросить и пойти в мировые судьи, чтобы не выслушивать ежедневно вереницу претензий людей друг к другу. И не переживать. И не сочувствовать. И решений не принимать. Ведь у мировых судей как? Участники процесса в суд явились? Претензий друг к другу не имеют? Ну и славненько. Всем спасибо. Все свободны и от судебных дрязг, и от семейных уз. А Лада – судья высшей категории. К ней отправляют только тех, кто с претензией. У нее без прений сторон, взаимных упреков и дурно пахнущих деталей не обходится практически ни одно заседание.
Иногда девушка жаловалась на жизнь подругам, но те всерьез вялые стоны не воспринимали.
– Ты, Ладка, все равно мировой судья! – заявила как-то Леля Череницкая – лучшая подруга, пребывавшая в совершенно счастливом третьем браке, а два предыдущих закончились зычным ударом Ладиного судейского молотка. – Мировой, в смысле, отличный. Не подъедешь к тебе ни на хромой козе, ни на породистом скакуне. Все у тебя по справедливости, все по закону.
– А что удивительного? – не понимала Лада. – Я же, девочки, в суде работаю.
Ответом служил дружный и еще более непонятный смех:
– Ой, Ладка, ну, уморила!
– Инопланетянка ты наша!
– Забыла, где живешь?