В понедельник Майлз вызвал Кита и Эдди на ковер.
— Вы оба славные парни, — начал он. — Весь мир перед вами. В этой игре вам обоим светит хорошее будущее, но я не могу допустить, чтобы вы вели себя как какие-нибудь апачи, черт подери.
Он велел им поцеловаться и помириться, выкурить, так сказать, трубку мира. Кит уставился в пол и сказал, что очень сожалеет. Он ничего не имеет против ирландцев или против евреев, если на то пошло. Это все выпивка, ешь твою мышь. Майлз твердо заявил, что больше такого быть не должно. Кит сказал, что цепь и ядро заставили его посмотреть на вещи по-другому, особенно когда он вернулся домой, проведя ночь за решеткой, если это способно утешить. Эдди покачал головой и сказал, что не держит зла. Кит выглядел искренне расстроенным и твердил, что просит прощения, что ему очень жаль и что он ни на кого не в обиде; в конце концов это стало утомительно. Майлз сидел с гордым видом отца, чей сын выиграл соревнования. Он сказал, что к Рождеству оба они получат премию.
— Только не тратьте все на вино, женщин и песни, — прибавил он. — Деньги, истраченные на песни, часто оказываются выброшены на ветер.
Потом он сказал, что они могут вернуться к работе и больше разговоров об этом происшествии не будет.
— Мы все здесь одна команда, — сказал он. — Помните об этом.
Через несколько дней, когда в Лондоне началась шумная рождественская неделя, Эдди получил по почте свой авиабилет. Когда Марион вечером вернулась домой, он сказал ей, что у него наконец есть хорошие новости. Менеджер «Тепличных цветов» в Дублине прослушал его запись и оплатил билет на самолет, чтобы вместе с Эдди поработать на Рождество над новым альбомом. Марион не поверила своим ушам. Обняла его и принялась целовать лицо, с которого еще не сошли синяки. Эдди спросил: ничего, если ей придется отправиться в Донегол на пароходе одной? Она сказала: конечно нет. Потом снова поцеловала его и объявила, что теперь у нее настоящее Рождество. Эдди сказал, что ни на что особенно не рассчитывает, но это здорово добавит ему опыта. Марион ответила, что это просто великолепно и что она купила бутылку шампанского. Даже мистер Патель выпил глоточек. И миссис Патель тоже.
Мистер Патель сказал, что у них есть хороший повод для праздника. Слезы навернулись на его прекрасные карие глаза. Миссис Патель опять в положении. Он с поклоном указал на свою жену, словно фокусник, только что распиливший женщину надвое и снова воссоединивший половинки.
— Я очень горжусь ею! — воскликнул он, сжав маленькую ручку миссис Патель. — И желаю вам, чтобы вы двое были так же счастливы, как мы.
Эдди хотел пойти с Марион в клуб, но ей нужно было собирать вещи. Она уезжала рано утром.
— Не все мы такие великие рок-звезды, как ты, Эдди Вираго, — поддразнила она его, — не все могут так хорошо устроиться.
Затем она повторила, что гордится им.
— Ага, — пожал плечами Эдди, — я знаю.
— Счастливого Рождества, Эдди, — ласково сказала она. — Я буду думать о тебе.
Они занимались любовью в темноте, и белые отблески рекламы плясали на стене, украшенной двумя строчками алфавита.
О'Коннел-стрит была покрыта серой слякотью, под которой снег был спрессован в твердокаменный монолит. Из пабов и диско-баров то и дело вываливались шумные толпы дублинских выпивох, отмечавших сочельник. По улицам разъезжали полицейские машины, выстраиваясь в ряд на обледенелых поворотах, красные габаритные огни отражались в мокрых стеклах витрин, освещали манекены с печальными глазами. Вода в фонтане памятника Анне Ливии замерзла, сквозь лед просвечивали, словно доисторические окаменелости, пакеты от чипсов, баночки из-под кока-колы, упаковки от презервативов и обертки от гамбургеров. Бледно-желтые окна Главного почтамта украшены зелеными лентами и надписями золотом «Добро пожаловать домой на Рождество!». На Генри-стрит сквозь пурпурный туман призывно горели лампочки-звезды. И на Толбот-стрит тоже. Эдди видел, как подвыпивший человек в костюме Санта-Клауса остановил такси и нырнул внутрь, задержавшись всего на секунду, чтобы достать из нагрудного кармана пачку сигарет. На автобусной остановке стояли двое солдат, рядом примостились объемистые рюкзаки. От дверей закусочных тянулись длинные очереди. Бильярдные залы и игровые ряды были полны молодых ребят в джинсах, бранящихся, загоняющих в лузы бильярдные шары. И вся улица, казалось, вибрировала от гудения и звона игровых автоматов, радостных воплей счастливчиков, сорвавших джек-пот, и грохота тяжелого рока. По тротуару прогуливались влюбленные, в глазах у них сверкали рождественские огни — они смеялись, ссорились, целовались. Под статуей Дэниела О'Коннела[32] устроилась группа торговок, закутанных в клетчатые пледы; прихлебывая из фляжки какое-то горячее питье, они пересчитывали дневную выручку и складывали ее в маленькую старую корзинку. На черной воде Лиффи плясали огни, серебром поблескивал мост Хафпенни, а в Феникс-парке над огромным католическим крестом сияла неоновая радуга.
32
О'Коннел Дэниел (1745–1847) — ирландский политик, лидер либерального крыла ирландского национального движения, выступавший за разрыв англо-ирландской унии 1801 г.