Джон скользнул к двери и открыл ее. Крадучись прошел по коридору. Поднялся по лестнице, так же крадучись прошел по коридору второго этажа. Раскрыл выкрашенную кремовой краской дверь, ведущую на чердак. Взобрался вверх по лестнице.
Он не сомневался, что волк-ковер со своими сверкающими желтыми глазами и жесткой шерстью ждет его. Джон прополз на четвереньках по грубому гессенскому ковру, погладил шкуру и прошептал:
— Человек-волк — вот кто ты был. Не отрицай. Ты был снаружи, верно? Ты был шкурой. Вот в чем разница; вот то, чего никто не понимал. Оборотни — это волки, превратившиеся в людей, а не люди, которые превратились в волков! И ты бегал вокруг их домов, так ведь? Бегал по лесу и ловил их, и кусал их, и разрывал им горло, и убивал их! Но они поймали тебя, да, волк? Они вытащили человека, который был у тебя внутри. Они вытащили все твои внутренности, и у тебя не осталось ничего, кроме твоей кожи. Но ты не беспокойся. Теперь я буду твоим человеком. Я надену тебя на себя. Вот сейчас ты ковер, а через минуту будешь настоящим волком.
Он встал и поднял с пола ковер. В тот день, когда Джон с ним боролся, он казался ему тяжелым, теперь же он стал еще тяжелее, почти таким же тяжелым, как живой волк. Джону понадобились все силы, чтобы взгромоздить шкуру на плечи и расправить на себе ее пустые ноги. Затем он надел себе на макушку волчью голову.
Волоча на себе шкуру, он еще долго топтался по чердаку.
— Я — это волк, волк — это я, — шептал он. — Я — это волк, волк — это я.
Он закрыл глаза и принялся раздувать ноздри. «Теперь я волк, — внушал он себе. — Свирепый, быстрый, опасный». Он представил, как мчится по лесу, между деревьев, лапы его бесшумно и неумолимо передвигаются по толстому ковру из сосновых иголок.
Он открыл глаза. Пришло время реванша. Волчьего реванша! Он спускался по лестнице, а хвост тяжело и глухо ударял по ступеням. Он толкнул дверь и вприпрыжку поскакал по коридору к слегка приоткрытой двери смит-барнеттовской спальни.
Из глубины его горла вырвалось рычание, изо рта закапала слюна. Но приблизившись к двери спальни, он затаил дыхание.
Я — это волк, волк — это я.
Он был в трех-четырех шагах от двери, когда она бесшумно открылась, и коридор залил лунный свет.
Джон мгновение поколебался, потом снова зарычал.
И тут из спальни Смит-Барнеттов что-то вышло — что-то такое, от чего волосы на затылке у Джона встали дыбом, а душа ушла в пятки.
Это была миссис Смит-Барнетт… и все же это была не она. Она была голая, высокая и голая, однако не просто голая — у нее не было кожи. Ее тело светилось белыми костями и туго натянутыми перепонками. Джону видны были даже ее пульсирующие артерии и ажурный узор из вен.
Внутри узкой, длинной грудной клетки в частом тяжелом дыхании вздымались и опадали легкие.
Лицо ее было ужасающим. Казалось, оно вытянулось в длинную костистую морду, губы запали внутрь, вплотную к зубам. Глаза горели желтым светом. Желтым, как у волка.
— Где моя кожа? — спросила она не то шипящим, не то рычащим голосом. — Что ты делаешь с моей кожей?
Джон не заметил, как волк-ковер сполз с его плеч и соскользнул на пол. Мальчик не мог говорить. Он даже дышать не мог. Не в состоянии пошевелиться, он с ужасом смотрел, как миссис Смит-Барнетт упала на четвереньки и, казалось, скользнула внутрь волка-ковра, как проскальзывает голая рука в меховую перчатку.
— Я не хотел, — успел выдохнуть он, но тут когти впились ему в горло, и зверь прижал его спиной к стене. Мальчик сделал вдох, чтобы закричать, но вместо воздуха в горло ему хлынуло полпинты теплой крови. Волк-ковер пришел за ним, и Джон не в силах был его остановить.
Отец Джона приехал на следующее утро, как всегда около половины десятого, чтобы перед работой минут пять-десять пообщаться с сыном. Его водитель-немец не заглушил мотор «фольксвагена» цвета хаки, поскольку утро было довольно холодное — температура опустилась ниже пяти градусов. Офицерская тросточка прогибалась под его рукой, когда он поднимался на крыльцо. Мужчина удивился, что входная дверь была раскрыта настежь. Он нажал на звонок и вошел в дом.
— Дэвид? Элен? Есть кто-нибудь в доме?
Из кухни послышалось странное мяуканье.
— Элен? Что-то не так?
Он прошел в дальний конец дома. В кухне он увидел прислугу-немку, которая сидела за столом, все еще в пальто и шляпе; напротив нее лежала сумочка. Женщину трясло, она судорожно всхлипывала.
— В чем дело? — спросил отец Джона. — Где все?
— Etwas schrecklich,[12] — дрожащим голосом ответила прислуга. — Вся семья мертва.
— Что? Что значит «вся семья мертва»?
— Вверху, — сказала женщина. — Вся семья мертва.
— Позовите моего водителя. Скажите ему — пусть идет сюда. Потом позвоните в полицию. Polizei, понятно?
Вне себя от ужасных предчувствий, отец Джона взбежал по лестнице. На первом этаже он увидел приоткрытую дверь спальни, всю в пятнах крови. На ковре валялись измятые фотографии улыбающихся Пенни и Вероники, красные наградные розетки с конноспортивных состязаний были разорваны и растоптаны.
Он приблизился к спальне девочек и заглянул туда. Пенни в неестественной позе лежала на спине, шея ее была так изуверски вспорота, что голова почти отделилась от тела. Вероника лежала вниз лицом, ее белая ночная рубашка была в темных пятнах крови.
На отца Джона страшно было смотреть, когда он направился в спальню сына. Он открыл дверь — кровать была пуста, в комнате не было никаких признаков присутствия мальчика. Отец с пересохшим горлом через силу пробормотал молитву. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он был жив.
Он поднялся выше. Коридор второго этажа был забрызган пятнами крови в виде загогулин и вопросительных знаков. Полковник Смит-Барнетт лежал в своей спальне на спине с разорванным горлом и глядел раскрытыми глазами в потолок. Он выглядел так, словно на нем был кровавый нагрудник. Никаких признаков Элен Смит-Барнетт в доме не было. Дверь, ведущая к верхней лестнице, была вся в отпечатках окровавленных рук. Отец Джона открыл ее, сделал глубокий вдох и медленно поднялся на чердак.
Комнату заливал солнечный свет. Войдя туда, мужчина оказался лицом к лицу с ковром из цельной волчьей шкуры. Челюсти волка были темными от запекшейся крови, шерсть на морде слиплась. Ковер приподнимался небольшим бугорком — что-то лежало под ним. Отец Джона долго не мог решиться, но в конце концов взял ковер за край и поднял его. Под ним были наполовину переваренные останки мальчика.