- А дядя не будет ругаться?
- Нет, что ты, доченька! За эту травку никто не ругается. По ней всем можно ходить. Ее там много, много.
- А мама говорит, в деревне плохо.
Евгений не сразу нашел что ответить. Не думал, что Наташка зайдет так далеко в своей ненависти к деревне. Прививать дочери свои взгляды...
- Почему там плохо, Людочка?
- Не знаю. Мама говорит! плохо. Там нет кино, игрушек. - Люда помолчала и, явно повторяя чужие слова, неловко выговорила: - Глушь беспросветная... А еще мама говорила, что ты найдешь там другую тетю. Не надо, папочка, не находи. Она плохая, я ее не люблю. Не уезжай больше от нас.
Глаза дочери испытующе смотрели на него. В них было недоумение, удивление и еле заметная тень недоверия. Отец увидел это и испугался. Откуда появилось недоверие? Как, какими словами, каким злом, непонятным ей, недоступным, взрослый человек, мать, посеяла в ее душе недобрые семена отчуждения? Неужели Наташка способна на это? Но это же низко, недостойно... Кудряшов встал, прошелся взад-вперед по палате, поправил простыню и опять сел. Дочь молча следила за ним глазами.
- Людочка... - он почувствовал, что ему трудно гопо-рить. Доченька... мама, наверно, пошутила? Или ты ее неправильно поняла?
- Мали всегда плакала. Ее кто-то обидел. Только она мне не гоаорила кто. А один раз она даже сказала, что ты плохой ы. не как все...
- И ты поверила? - испуганно спросил Евгений.
- Нет, не совсем." Я знаю - ты хороший. Но мне маму жалко. Ты же не мог ее обидеть, ты был в деревне. Ведь шдавда" да?
Отец молчал. Он отчетливо помнил скандал с Наташкой накануне отъезда в деревню. Даже не скандал, а так, резкий, обидный разговор, каких было много в последнее время. Они всегда возникали внезапно, и часто даже трудно было определить их причину. Они делали Кудряшова нервным, вспыльчивым, а непонимание Наташи с каждым годом усиливало пх. взаимную неприязнь. Ее начинала раздражать его манера есть, сидеть за столом, привычка громко разговаривать, рано вставать по утрам и бесцельно бродить от окна к окну по пустой квартире, его по-детски восторженное отношение к цветам, деревьям, птицам. Она считала все это деревенщиной, а потому неприличным и глупым. Наташа видела глубоко скрываемую тоску мужа по степным просторам, по полям хлг-бов, по земле и боялась этой его непроходящей тоски. Боялась, что когда-нибудь рассыплется, как карточный домик, их цивилизованный городской уют с милыми, ее сердцу пуфиками, телевизором, газовой плитой, полированной мебелью и она превратится в одну из тех грязных, замызганных, с почерневшими от земли руками баб - так она представляла себе деревенских женщин. И она, как могла, сначала инстинктивно, а потом убежденно и расчетливо защищала свой уют, своего мужа от той пропасти, в которую он рвался и тянул ее. Деревню она считала омутом, где кончается всякая достойная человека жизнь И была глубоко убеждена в этом. "Хватит того, что мы родились там! - часто повторяла она и добавляла: - Семнадцать лет потеряно в той глуша. Надо навер-. стать их!"
Евгений же нигде, кромг деревня, не хотел проводить свой отпуск. И когда сш наступал, в доме начиналась настоящая война. Наташа наотрез отказывалась ехать с ним. Делала все, чтобы и его не пустигь. Сначала это ,ей удавалось. Муж смирялся, отступал, и она торжествовала победу. Но мира в семье такие сделки не прибавляли. Ни Сочи, ни Гагра не радовали Евгения, не приносили того душевного покоя и уравновешенности, какие всегда приходили к нему в родных краях. Ощущение плена, насилия над собой угнетало его, делало угрюмым и замкнутым.
С рождением дочери скандалы немного поутихли, казалось, мир и согласие пришли наконец в семью. Но это только казалось. Первый же намек Евгения на то, чтобы от" править Людочку на лето в деревню к бабушке вызвал бурю, И опять завертелось все во взаимных обидах, упреках, непо" нимании.
Последний их разговор, перед его бегством в деревню, перешел все рамки. На предложение всей семьей поехать в отпуск к матери Наташа закатила истерику. Ругала мужа, обвиняла его во всех грехах и запальчиво заявила, что дочь она ему не отдаст, а если он поедет сам, то пусть не возвращается. Такой муж ей не нужен. И демонстративно уступила очередь на отпуск своей сотруднице.
"Нелегко будет ее переломить, - подумал Евгений и тут же успокоил себя: - А что в жизни бывает простым и легким? - И сам себе ответил: Ничего! Все дается с боя".
- Ты не обижал маму, ведь правда, папа? - повторила Людочка.
Отец вздрогнул и наклонился к дочери.
- Когда-нибудь ты все поймешь, Люда... Выздоравливай поскорей. Договорились? И уколов не надо бояться. Ты же храбрая у меня.
- А ты не уедешь больше?
- Нет, не уеду! - будто уверяя самого себя, твердо сказал Евгений.
- Я буду закрывать глазки, как тетю с уколом увижу, и кулаки сжимать. Вот так, крепко-крепко. Ты любишь нас, папа?
- Я тебя очень люблю.
Он опять вспомнил день отъезда в деревню. До отхода поезда оставалось около часа. Наташа сидела на диване, поджав под себя ноги, и тихо всхлипывала. Люда спала в другой комнате. Евгений ходил из угла в угол, курил сигарету за сигаретой и говорил жене, что она не права, эгоистична, не хочет понять его и вообще поступает подло. Она плакала и обвиняла его в том же. Потом резко поднялась и, почти крича, заявила, что он может катиться на все четыре стороны, дочь она воспитает сама. Евгений хотел пройти попрощаться с Людочкой, но Наташа встала на пути и, зло сверкнув глазами, крикнула: "Не пущу!"
Он хлопнул дверью и уехал...
- Папа, о чем ты все время думаешь? - вновь вернула его к действительности дочь.
- Я думаю о тебе, о нас...
- И о маме тоже?
- И о маме.
- И о своей деревне? - допытывалась дочь.
- Почему о своей? О нашей.
- Мама сказала, что она твоя.
- Это не совсем так. Мы оба родились в деревне. В разных, но это не меняет дела. Мама почему-то разлюбила свою деревню, а я нет.
- Это плохо, когда разлюбливают?
- Как тебе сказать?.. Просто у мамы появилась другая любовь. К городу. Вот к этому городу, в котором мы живем. Это ее право, это тоже хорошо.
- А как же деревня?
- Деревня?.. Наверное, мама не очень крепко ее любила,
- Всегда?
- Всегда.
- А ты любишь наш город?
- Я? - Отец помолчал. - Понимаешь, доченька... Здесь хорошо. Но вот птичке, например, лучше в небе, зайчику в поле или в лесу. Они привыкли там. А в другом месте им будет грустно. Им будет тесно и неуютно, как в клетке. Хотя все они в конце концов привыкают, - задумчиво добавил он.
- Мне тоже жалко птичку. Зачем ее посадили в клетку? Я говорила Ирке; выпусти ее, пусть она полетает. Разве ты не видишь, ей скучно, она, бедненькая, плачет. А Ирка злая, я с ней больше не дружу.
- Вот так и человеку иной раз хочется полетать, хоть самую малость. Отец встал. - Вечером я опять приду к тебе. Ты не скучай, ладно?
- Теперь мне не будет скучно. Я буду тебя ждать. Ты мне сказку расскажешь?
- Обязательно. Я расскажу тебе об одном мальчике. Он был степным принцем и очень дружил с лошадкой. Лошадка была самая настоящая и очень умная. А потом злые люди погубили ее.
- И он плакал?
- Да, очень. И даже ковыль - степная трава - плакал вместе с ним.
- Лошадка была волшебная?
- Только говорить, как люди, не могла. Но все понимала.
- Они победили злого колдуна?
- Да. И она подарила ему огромный-огромный ковер степного ковыля, с живыми розами, травой, птицами, настоящим голубым небом, где на облаках росли ромашки. И он оставил его себе весь-весь, навсегда. И никому никогда не отдаст. Только своей маленькой доченьке хотел бы подарить его. Насовсем, на всю жизнь...
Домой он шел с Наташей. Нещадно палило солнце. В воздухе висел запах бензина, резиновых шин, расплавленного асфальта. Люди жались в тень, толпились, у тележек с газированной водой.
"Сейчас бы родниковой из Волчьего, - подумал Евгений, пристраиваясь в хвост очереди. - И без толкучки. Подходи и пей. Хочешь - пригоршней, хочешь - картузом". Впереди него с пузатым портфелем в руке стоял тощий седой человек. По его лицу градом катился пот, и он то и дело вытирался, нетерпеливо поглядывая вперед, на медленно подвигающуюся очередь. Чем-то неуловимым он напомнил Евгению Ивана Ильича. Но чем, он не мог определить. Кудряшов присмотрелся к людям в очереди и неожиданно отметил, что все они такие же, как его односельчане, как его мать, Иван Ильич. Евгений удивился своему открытию. До сих пор он считал, что люди, живущие в городе, отличаются от сельских жителей. Чем имение, Евгений не мог сказать, но тут их было значительно больше, и это вводило в заблуждение. Их лияа, судьбы, характеры потеряли для него свою индивидуальность, слились в единую неопределенную и даже чем-то чуждую ему массу, постоянно куда-то спешащую, толкающуюся, где никто не знает никого и никому ни до кого нет дела. А сегодня он вдруг увидел, даже не увидел, а понял, что в городе живут такие же труженики, как и в селе, со своими судьбами, со своими радостями и болями, со своими вполне определенными лицами и характерами. И есть конечно же у каждого из них своя привязанность, своя любовь к городу, к его кажегеным громадам, и, может бить, такая же большая и непреходящая, как у него к степи. Это тоже надо понимать и уважать.