— Миссис Кайсдейл, — вкрадчиво произнесла Скалли, — в вашей семье никто не страдал психическими заболеваниями? Может быть, в предыдущих поколениях?
Эмили как-то сразу съежилась. Она словно только сейчас осознала, что перед ней — агенты ФБР.
— Нет, — сухо сказала она. — Мне об этом ничего не известно.
Скалли почувствовала, что в разговоре нужно сделать паузу и обдумать дальнейшие шаги. Из последнего ответа явствовало, что Эмили готова помогать расследованию лишь до определенной степени. Для нее отец был не преступником, а всего лишь жертвой.
Между тем он совершил ужасное преступление. И Скалли с Малдером пытались понять причину внезапного приступа бешенства не как врачи, которым предстоит лечить несчастного пациента, а как служители закона, которые Должны разобраться в логике действий правонарушителя, задержать его и определить меру его ответственности. И пока именно Перри Стэнтон представлялся единственным виновником страшной гибели Терри Нестор.
— Миссис Кайсдейл, — на этот раз Скалли заговорила гораздо тверже, — как вы думаете, где сейчас скрывается ваш отец? Возможно, вам известны какие-то места, о которых полиция не догадывается?
Эмили била мелкая дрожь. Она вцепилась в чашку мертвой хваткой — так утопающий хватается за обломок судна. Наконец, с трудом сдерживая слезы, женщина сказала:
— Они обшарили все. Квартиру, кабинет дома его друзей. Облазили все закоулки университета. Даже на кладбище заглянули. Поймите хоть вы — я не знаю, где его найти! Потому что убийца Терри Нестор — это… не отец. Это hi тот Перри Стэнтон, которого я знала.
Скалли опустила глаза. Допрашивать Эмилг ей было ничуть не легче, чем Малдеру. Она не понаслышке знала, что значит потерять близкого человека. Вспоминая погибшую сестру и умершего отца, Скалли не осмеливалась осуждать свидетельницу за нежелание отвечать более конкретно. Возможно, это и был самый определенный ответ: Перри Стэнтон, которого она знала, ушел навсегда.
Скалли коснулась руки женщины, молчаливо извинившись за свою бестактность. Малдер поблагодарил Эмили за помощь и направился к лифту. У дверей он оглянулся. Эмили беззвучно рыдала, и слезы капали в чашку с кофе, которую она ни разу так и не поднесла к губам…
— Знаешь, — сказал Малдер, когда дверцы лифта захлопнулись. — Она права, Скалли. Её отец — совсем не тот человек, которого мы должны искать.
— То есть?
— Ты же слышала: когда Стэнтона привезли сюда, он был абсолютно нормален. Когда ввели солумедол — тоже. Но после операции все изменилось! Нормальной реакцией человека была бы слабость, страдания, головокружение. А Стэнтон вскочил с кровати, стал все крушить, зверски убил человека, выпрыгнул из окна — и ушел невредимым. То есть совершил такое, что невозможно пока ни понять, ни объяснить.
В этот момент Скалли очень захотелось увидеть его лицо, но Малдер уже отвернулся — лифт остановился на четвертом этаже, где находились операционные.
— Что-то случилось во время трансплантации, — сказал Малдер, понизив голос. — Что-то, полностью изменившее Перри Стэнтона.
Они вышли в коридор.
— О чем ты говоришь, Малдер, — покачала головой Скалли. — Подсадка временного трансплантанта — вполне обычная и безопасная процедура. Тем более что ожог занимал не слишком большой участок — только правое бедро…
Скалли еще не договорила, когда ее пронзила внезапная мысль. Участок действительно был небольшой, но трансплантант все-таки контактировал с кровеносной и, следовательно, иммунной системой пациента. Идея, высказанная Малдером, возможно, не лишена оснований — Стэнтон мог подхватить что-нибудь через донорскую кожу! «Нужно, конечно, как следует полистать литературу, — подумала она, — хотя и так вспоминается прецедент, когда таким путем пациентам передавался даже рак! Но вопрос в другом — какое заболевание могло проявиться в форме внезапного зверского припадка?!»
— Может, какая-то форма менингита? — предположила она. — Вообще-то немало болезней стимулируют проявления жестокости.
— Ты не поняла, — усмехнулся Малдер. — Это был не просто психический припадок. Стэнтон не просто заболел — он переродился. Даже дочь отказывается его узнавать.
Скалли вздохнула: слова Малдера — не просто гипербола. Их следовало понимать буквально. Научные аксиомы этого человека никогда особенно не интересовали. Но на сей раз она не пойдет на поводу у его безудержных фантазий. Да, в деле Стэнтона кроется какая-то тайна, но не мистическая, а медицинская. А это уже ее специальность.
— Иногда, — назидательно изрекла Скалли, — перерождение — как ты выразился — заключено в самой природе заболевания.
Между коридором и операционной было широкое окно, и Скалли стала с интересом наблюдать, как доктор Бернстайн колдует с лазерным скальпелем над участком тела пациентки чуть пониже спины.
Инструмент напоминал карандаш, соединенный длинной цепью стальных шарниров с металлическим цилиндром около четырех футов высотой. У основания цилиндра была педаль, нажимая на которую, хирург регулировал силу и глубину проникновения луча.
— Интересное сочетание, — заметил Малдер. — Новейшая технология против изобретения тысячелетней давности.
На коже пациентки красовалась огромная татуировка, луч лазера медленно скользил по ее периметру, как бы съедая нанесенный рисунок;
о том, что происходит какое-то физическое воздействие, свидетельствовал лишь тонкий белый дымок — испаряющиеся клетки эпидермиса. Пациентка была в сознании — местной анестезии вполне хватало, чтобы исключить болевые ощущения. Подобную процедуру трудно было даже назвать операцией — помимо хирурга и пациентки, в палате находилась только одна сестра, следящая за монитором тонометра.
— Ничто не вечно в наше время, — заметил Малдер. — Все можно стереть, уничтожить…
— Татуировка — весьма неудачный объект для философских параллелей, — усмехнулась Скалли.
Хотя и ей было немного жаль, что такое своеобразное произведение искусства — лев с роскошной гривой (от которой, правда, теперь остались одни огрызки), можно легко погубить. Немногие знали, что у Даны Скалли, тоже чуть пониже спины, красуется изображение змеи, пожирающей собственный хвост. Иногда сама Скалли забывала об этом несмываемом свидетельстве визита в филадельфийский танц-салон. Наверное, подобный поступок был достоин разве что шестнадцатилетнего подростка; однако, вспоминая о нем, агент Дана Скалли никогда не раскаивалась в содеянном. Напротив — приятно осознавать, что ты способна совершить нечто неожиданное. Да, она скептик, но не была и никогда не будет конформистом. И это, возможно, одна из черт, сближающих ее с Малдером…
Через десять минут доктор Бернстайн закончил процедуру. Увидев, что его ждут, он выключил лазерный скальпель, отдал какие-то распоряжения медсестре, стянул хирургические перчатки и быстро вышел из операционной.
— Насколько я понял, татуировки вас не беспокоят, — предположил Бернстайн, когда они обменялись приветствиями. — Чем могу служить?
При ближайшем рассмотрении он оказался довольно высоким, слегка полноватым и лысоватым. Самой примечательной деталью его внешности были руки — огромные мускулистые лапищи.
— Извините, что вынуждены вас отвлечь, доктор Бернстайн. Я — агент Скалли, это — агент Малдер. Нас интересуют подробности дела Перри Стэнтона.
Хирург кивнул и задумался, массируя пальцы. Скалли заметила, что его руки слегка задрожали.
— Я в общем-то все рассказал следователю Баррет, — проговорил Бернстайн. — И вряд ли могу сообщить что-то новое. Когда я выходил из реабилитационной палаты, мой пациент вел себя нормально, а когда вернулся — всего через несколько минут… он уже выскочил в окно. То, что я увидел… жуткое зрелище, даже вспомнить страшно. Не понимаю, как это могло случиться…
«Типичный медик-практик, — подумала Скалли. — Как только случается нечто, не вписывающееся в привычные схемы, он приходит в полную растерянность. Даже жалко смотреть».
— Действительно, это загадка, — согласилась она. — И мы пытаемся ее разгадать, доктор Бернстайн. Поэтому позвольте еще вопрос. Вы, как записано в карте, назначили Стэнтону солумедол внутривенно?