Конец голгофе или начало? Октябрь. Эти двое – рабочий и белоручка, эти друзья-враги – начали в бурю ту подвигом за всех, а кончили – убийством… для себя… Химеры величия и страсти. А от химер до убийства – один шаг.
Убивали же профессора Штакельберга так. Ночью, пока на улицах грохотали броневики, а с чердаков сбрасывали юнкеров, – эти двое, подвижник и пройдоха (скрюченный, точно и прям филин, с винтовкой за плечами), – искали женщину. Но квартиру ее охранял на лестнице дворник с челядью. (Да, может быть, хозяйки и не было там, как не было и хозяина – барона). Все равно: кто-то должен был заплатить кровью за поруганную любовь филина.
…У дома – метнулся вдруг всклокоченный старик в меховой шапке – профессор. Он о чем-то убивался, кого-то молчаливо корил.
Сказал один, сбегая по лестнице вниз, тот пройдоха-филин, хрипло:
– А, старый сводник! Его-то мне и надо!..
И у стеклянной двери подъезда снял с плеч винтовку. А спутник-рабочий сказал:
– Подожди… В чем дело?..
Уже на мостовой – выстрел в упор. Старик валится на камни плашмя, дымясь. … Туту вот седые клочья волос вместе с клочьями меховой шапки и мокнут в луже руды.
…А потом друзья-враги долго смотрят друг другу в глаза. И вспоминают давнее…
…У оного хоть раз в жизни, но загорелось сердце восторгом перед улыбкою девушки, перед глазами ее, полными ветров с далекой звезды… И этот один был – мечтатель и подвижник, одержимый. У другого же, у трезвого и здорового, у филина, – никакое такое сердце ни перед такими какими глазами не загорелось. Но тело его испепелила черная страсть. И этот другой был урод, убийца.
И пытали они друг друга, оттого, что старая пролилась кровь, – вино ночи.
– Что ты … наделал?
– А ты молчи. Революция не любит шуток шутить. А он – сводник, черносотенец… Он мне был преградой к ней… удовлетворен его кровью… Молчи.
…Вот откуда все вихри, все бури, землетрясения, битвы, то есть из-за светлых глаз женщины (ну там и темных – это все равно). И восторг голода, и кошмары предательств. А пламя подвигов – ерунда. Будь она тысячу раз проклята, эта любовь, чертова заводиловка!..
…И женщина сама, когда закрутилась с солнцем, нет, с целыми созвездьям, в ночах да и буйствует, вот, избытком ярых сил, да и не раскрутить этой любви!.. Людям же, птицам и зверям принесла она войны, мятежи, убийства, пытки, кровь, подлость… И опять проклятье, и опять восторг, – откуда все эти змеиные дела?.. Питер. Октябрь.
…Через три дня встретились они все – двое тех мужчин (грязных, оборванных, бессонных) и женщина – в кабаре (филин был тут актером). На женщине было черное строгое платье. Она говорила с печалью в сердце:
– Ну, здравствуйте. У вас, кажется, нет приюта?.. Приходите в мой дом… Отец убит на улице… Я похоронила его только вчера. Муж куда-то уехал, а может быть… тоже убит… А вы приходите. Там у меня есть какое-то общежитие. Не знаю. Я уезжаю.
– Куда?
– Не знаю. Фу, гады!
Зарубка третья. Давняя победа смерти
…Двенадцать лет тому назад все это было так: Сидоров, тогда еще юноша желторотый, одного усмирителя должен был убить где-то в театре. Но когда он, вымуштрованный комитетчиками, франтовато одетый, с глупой улыбкой – весь ненависть – пробрался в роковой час в театр – встретил вдруг там девушку. Или женщину? Кто знает. (Где-то ее он уже встречал до того; в снах?) Обжегся об огонь глаз ее дрёмных, сизо-синих, затерянных в омуте длинных ресниц… (А все же выслеживал Сидоров глазами и усмирителя, нащупывал браунинг, забытый в кармане.) Но тут приблизился спутник с наглым волчьим взглядом, какой-то военный. Звякнул шпорами перед Сидоровым.
– Что вы тут делаете?..
Глупое что-то пробормотал в ответ Сидоров. Потому что он не сводил глаз с девушки…
И подошел к ней еще третий влюбленный. Это и был он. Усмиритель. Барон Толль. Девушка взяла его под руку. А военный, взбешенный, срывал уже ненависть – на Сидорове… И ломались стрелы отвергнутых в лютой молчаливой схватке… Все так: усмиритель ускользнул от пул. Любовь победила смерть.
…А потом они подружились – отвергнутые. Из-за возлюблено – из-за ненавистной. Страстные признания чередовались с адскими проклятиями… И она в редких встречах потом – в театре, на выставке, на вечере – одинаково строга была с обоими и одинаково маняща… Иногда казалось, кто-то из них уже достиг чего-то, а следы ее пропали… Но бредили ею тогда отвергнутые влюбленные все так же страстно.