Скинули музыканты тулупы, взяли в руки свои самодельные скрипки, провели смычком по волосяным струнам. Гармонисты растянули гармоники. О!
Ах, музыканты, музыканты, до чего же вы суровые! Усов ещё нет, вот и приходится хмурить брови, играть строго, без улыбки.
А напротив, у стены, пересмеиваются, то закрываясь рукавом, то взглядывая на музыкантов, девушки в шёлковых косынках. Женщины, глядя на безусых скрипачей и гармонистов, вздыхают, вспоминая своих старших ребят, тех, кто сражается сейчас далеко от родной деревни. Живы ли они, здоровы ли? Когда же будет Гитлеру капут, войне конец?
Музыканты играют, девушки поют:
Песня старинная, и потому бабушка тоже подпевает приятным, чуть надтреснутым голосом.
Мама не поёт, всё на дверь поглядывает.
— Мустафа куда делся? — слышит Миргасим шёпот женщин.
— В школе, — отвечает мама, — он помогает Фатыме-апа.
— Сердце родителей — в детях, а сердце детей — в степи, — вздыхает Саран-абзей. — Эх, молодые, молодые…
— А ты, агай, молодым не был? — возражает мама.
— Я-то? Нет ещё. Вот выращу Фаима, женю его, тогда и сам буду искать себе невесту, тогда и помолодею… Так ведь в старое время поступали. Верно я говорю, эби[11]? — обратился он к бабушке.
— Верно, верно! Один такой, как ты, старик ко мне, к молодой, сватался. Слава аллаху, сбежала я от этого жениха.
— Айда! — шепчет Миргасим ребятам.
И, скинув у порога обувку, ребята ныряют за печку.
А музыканты играют, а девушки поют:
Больше всех старается, шире других рот раскрывает, громче всех поёт рослая, широкоплечая Сакине, старшая сестра Темирши. На ней голубое ситцевое платье, пуховая шаль, красные носки. Щёки тоже красные — свёклой натёрты, брови подмазаны жжёной пробкой.
Музыканты переглянулись и вдруг разом грянули озорную песню.
подхватили девушки, и громче всех Сакине:
Музыканты так расшалились, что безусый мальчик-скрипач, глядя на Сакине, запел:
— Скажи лучше «в лесу», — смеются девушки, — завтра уезжает Сакине в лес… И мы с нею…
— На лесозаготовки?
— Да, мы тоже мобилизованные, как солдаты. Топор и пила чем не оружие?
И музыканты заиграли для девушек-лесорубов лесную песню — «Кара-урман» — «Чёрный лес».
Прибежали в избу девочки Шакире и Асия, разулись только, а верхней одежды не сняли.
— Дайте нам, пожалуйста, несколько простынь. Если есть лишние…
— Лишние? Нет, девочка, лишних нет.
— Все так говорят, — вздохнула Шакире, — но для праздника, для школы, нам обязательно надо принести что-нибудь белое… Асия так хорошо придумала, а выполнить не можем…
— Пелёнки белые не пригодятся ли? — спросила бабушка и достала из сундука узел с пелёнками.
Миргасим едва удержался, чтобы не посмеяться вслух, не крикнуть:
«А как же мои детки?!»
Уж очень досадно было услышать ещё об одном секрете, о чём-то белом… Что бы это могло быть? Для чего?
Фаим, пока о нём все позабыли, уже подкрался к длинному свёртку на полу. Потрогал, понюхал.
— Пахнет вроде сена, только не совсем так, — зашептал он мальчикам, — а внутри ветки, колючие. Должно быть, веники… Для бани. Теперь веника банного не купишь. Дядя говорит, если бы веников в лесу наломать, можно бы много денег нажить. Только лес от нас далеко… Должно быть, Мустафа-солдат наломал где-нибудь в пути, теперь торговать будет…
Девочки услыхали, засмеялись:
— Угадал Фаим, угадал — волка увидел, кошкой назвал.
— Сами ничего не знаете! Знали бы, сказали бы.
— Знаем, знаем мы секрет, мы всё знаем, а ты нет.
Подхватили свёрток с пелёнками, ушли. И, будто на смену им, явились Зуфер и Зианша.
— Вот, — сказал Зуфер, — мешок, и вот оно, это дерево.
«Дерево? — изумился Миргасим. — Зачем Мустафа притащил сюда дерево? Печку мы соломой топим…»
Зианша поднял свёрток на плечо:
— Пошли?
— Погоди, я захвачу наш маленький молоток.
Зуфер заглянул под кровать, выдвинул ящик с инструментами, достал молоток, тот самый, что Мустафа, уходя на войну, Миргасиму подарил. Молоток этот с одного конца тупой — гвозди забивать, другой конец у молотка раздвоенный, как хвост ласточки, — гвозди дёргать.