— Осталось всего пару миль! — крикнул Гуд.
Повозка гремела по дороге, ведущей к пункту назначения, а лошади неслись так, словно за ними гнался сам дьявол.
А может, так оно и было…
Гуд с опаской косился то на Хайдена, то на гроб.
— Держись! Только продержись! Я… Я уже вижу впереди огни!
Хайден поверил ему на слово.
Он боялся повернуться к гробу спиной и взглянуть на дорогу самому.
Он не мог отвести взгляд. Он даже моргнуть боялся, хотя морозный ветер бил его по лицу и выедал глаза.
Только Хайден этого даже не ощущал. Не ощущал онемевших пальцев, сжимающих борт повозки. Не ощущал ледяного могильного холода, пробиравшего его до костей.
Всё, что сейчас его волновало, — это гроб.
Вся вселенная сузилась в данный момент до одного единственного деревянного ящика.
Гроб был тёмной звездой, а он, Хайден, пылинкой, попавшей на гибельную орбиту.
И юноша мог лишь смотреть, как гвозди, один за другим, вываливаются на пол повозки.
И слушать глухие, скребущие и шуршащие удары изнутри.
Внезапно что-то в голове Хайдена щёлкнуло.
Его накрыл дикий, животный ужас, и парень заорал:
— Я убираюсь отсюда! Я спрыгну на ходу! Это безумие…
Но Гуду удалось усадить его обратно.
— Закрой рот, сынок, закрой, мать твою, рот!
«Закрой рот». Единственная мысль, что крутилась сейчас в голове старика…
От одной мысли о том, что он может остаться наедине с этим гробом и его содержимым…
Гуд понимал, что в одиночку не справится. Не сможет.
Уиспер-лейк уже рядом. На другой стороне, где виднелись вышки, грузовые стрелы и десятки покосившихся хибар рядом с горными шахтами.
За его спиной что-то громко щёлкнуло, треснуло, и Гуд, даже не оборачиваясь, понял, что одна из медных пластин оторвалась от крышки гроба… А значит, скоро за ней последует следующая и следующая… А потом…
Рядом шумно, тяжело дышал Хайден.
Его трясло так сильно, что он не мог удержать ружьё. Оно бесполезно валялось у его ног.
Они въехали в город, и то, что находилось в гробу, казалось, почувствовало это, улеглось на место и затихло, затаившись.
Гуд и Хайден дружно вздохнули, но не расслабились до тех пор, пока не нашли гробовщика и не избавились от этой проклятой вещи.
— 3-
Они нашли Хайрама Каллистера.
Полного, даже жирного Хайрама Каллистера, гробовщика и мебельщика.
Он готовил тела для погребения и создавал гробы, в которых их отправляли в последний путь.
Дешёвые гробы из сосны или дорогие, импортные, из красного дерева, которые доставляли по железной дороге для богатых шахтёров и железнодорожников.
В отличие от своего младшего брата Калеба — совладельца «Похоронного бюро братьев Каллистеров», который работал при свете дня, — Хайрам предпочитал искусственное освещение от лампы.
А когда Хайрам не занимался обработкой дерева, он запирался в своих комнатах на втором этаже и рассматривал коллекцию порнографических снимков.
Большую их часть ему доставлял друг из Нового Орлеана. Там такие вещички были легко доступны для узкого круга ценителей… Но не за малую сумму.
Хайраму никогда не удавалось поладить с женщинами.
Да и с людьми вообще.
По крайней мере, с живыми.
В детстве он был пухлым, домашним ребёнком, и затем превратился в грузного, неприглядного мужчину с несколькими подбородками, свисающими к груди, как куча розовых поросят, тянущихся к корыту.
Ему нравились печенья и сладости.
Из-за патологии потовых желез он постоянно обильно потел.
Его руки всегда были ледяными, и при разговоре с людьми он начинал заикаться.
Дети часто тыкали в него пальцами на улице.
Нередко он по ночам ел ириски, шоколадки и взбитые сливки. Посреди морга, рядом с укрытыми простынями телами, вытирая мокрый лоб и нос носовым платком.
Ведь именно морг был его миром — миром гробов и химикатов, трупов и серебристых сверкающих инструментов.
Мир тусклый и закрытый для посторонних, пропахший йодом, спиртом и другими менее приятными вещами.
Но это был мир Хайрама. Такой, каким он его желал.
А Калеб пусть забирает себе день.
Ведь он и сам был похож на солнце — красивый, очаровательный, уверенный в себе.
Днями он утешал вдов, а вечера проводил в игорных домах и борделях, развлекая собеседников похабными историями о мёртвых.
Люди называли Калеба «любимым другом», а Хайрама — «упырём и ассоциалом», распуская о нём нелицеприятные сплетни.
Хайраму было плевать.