Но эта дверь закрылась также стремительно, как и распахнулась. Хью, задыхаясь, обливаясь потом и слегка пошатываясь, пытался восстановить равновесие. Однако теперь ему стали ясны многие вещи, которых он не понимал раньше. Разрозненные обрывки воспоминаний мгновенно сложились в одну картину в его голове: падение на спину в верхней комнате музея, когда он потерял равновесие при переключении из одного режима сознания в другой — замечание миссис Макинтош: «Ваше лицо стало совершенно другим, когда вы зашли» — и другие. Интересно, думал он, а если бы здесь был кто-то еще, смог ли бы он заметить перемены, произошедшие с его лицом в эти несколько минут, и был почти уверен в том, что смог бы.
Однако он со всей ясностью осознал тот факт, что ему удалось «заполучить» Амброзиуса не посредством концентрации на его ментальном образе, как он пытался сделать в пыльной маленькой комнате гостиницы «Грин Мэн», а посредством медитации на то, что Амброзиус должен был бы чувствовать, думать или делать.
«И целый час он созерцал
Равнины людные под низким небом
Из окон башни той, которой
Была его же голова»[39].
То, что прежде зашевелилось в Хью под его поверхностной апатией, с усмешкой перевернулось во сне на другой бок. Ключ был найден, если конечно у него хватит смелости им воспользоваться. Амброзиуса можно было вызвать к жизни, просто размышляя о нем определенным способом, заключавшемся в самоидентификации с ним вместо того, чтобы просто разглядывать его изображение.
«Но кто посмотрит из-под капюшона Альфреда
Или сделает вдох за него?»[40]
Хью собирался во что бы то ни стало посмотреть на мир из-под капюшона Аброзиуса. Какие последствия это могло иметь для него, он не знал, но понимал, что они могли быть катастрофическими. Он даже мог бы на полном серьезе оказаться признанным сумасшедшим, если намеревался продолжать в том же духе. Но его это нисколько не волновало. Он подозревал, что через капюшон Амброзиуса пролегал путь к Моне Уилтон и ему было абсолютно наплевать на все остальное. Священник-вероотступник уже начал проявлять себя через него.
Хью развернулся, вышел из часовни и бесшумно прошел вдоль южной стены монастыря по пропитанной росой траве. Когда он проходил мимо окна дома, то увидел, что Мона сидела у камина, с незаженной лампой позади нее, в глубокой задумчивости, уперев локти в колени и обхватив руками подбородок, и разглядывала языки пламени. Судя по морщинам на ее лбу и изгибу уголков губ, она была чем-то обеспокоена. Дверь оставалась открытой навстречу мягкой весенней ночи и он неслышно вошел в дом. Только после того, как он заговорил с ней, она заметила его присутствие и испуганно вскочила на ноги, уронив стоявшее позади нее кресло, и Хью кое-как успел поймать лампу, полагодарив небеса за то, что она не была зажжена.
— Я ужасно сожалею, — сказал он, — Я совершенно не хотел тебя напугать, но что я мог сделать, если ты не слышала, как я вошел?
— Это очень глупо с моей стороны, — ответила Мона. — Я не знаю, почему я так подскочила. Абсолютно не понимаю.
Но оба они прекрасно понимали, почему это произошло. Увидеть ястребиное лицо в черном капюшоне — вот что было для нее настоящим кошмаром.
— Как неловко вышло, — сказал Хью, плюхаясь в свое привычное кресло, в котором утопал до такой степени, что сидел практически на лопатках. — Присядь, Мона, нам стоит откровенно поговорить, иначе мы никогда не сможем существовать в стенах одного дома. Ты же не боишься меня, правда? Ни один человек на всём божьем свете не стал бы меня бояться. Ты боишься Амброзиуса, так ведь?
— И да, и нет, — ответила Мона. — Я рефлекторно подпрыгиваю при виде Амброзиуса, но на самом деле я не боюсь его.
— Должен заметить, что ты жутко его боялась, Мона.
— Да, возможно, ты прав; но как бы то ни было, я не собираюсь прогонять его. Ты же понимаешь, Хью, что он должен проявиться. Это то, что я пыталась принять, пока ты отсутствовал. Он должен проявиться.
Хью был настолько обрадован тем, что она назвала его по имени, а не использовала, как обычно, формальное «мистер Пастон», что почти сразу же забыл об Амброзиусе, ибо ему было абсолютно все равно, проявится он или нет. Но Мона снова напомнила ему о нем.
39
Вольный перевод открывка из стихотворения Гилберта Кита Честерона «Баллада о белой дошади» (Ballad of the White Horse, G. K. Chestertone).