Хью и Мона отъехали на машине, мощный двигатель которой создал невообразимую шумиху на узкой улочке. Джелкс смотрел, как они отъезжают. Куда, в конце концов, все это вело? Хью Пастон был состоятельным мужчиной с хорошими связями, он все еще был молод и, на данный момент, чрезмерно неуравновешен. Мона, дочь министра-нонконформиста из маленького промышленного городка в Мидленде, была молодой девушкой с бурным эмоциональным прошлым позади. Она жила так, как и полагалось жить всем девушкам-художницам, вырвавшимся из подобных домов в среду английской богемы — бросаясь из одной крайности в другую. Именно он протянул ей руку, чтобы успокоить и спасти ее, когда наступил неизбежный упадок, и он надеялся, что теперь она обрела равновесие. Он хотел бы верить, что она обрела его, будучи предоставленной себе самой; но была ли она все еще предоставлена только лишь себе? Джелксу совсем не нравилось то, как смотрел на нее Хью. В конце концов, она была молодой женщиной из совершенно другого класса, бывшей у него в подчинении, и он не имел никакого права смотреть на нее подобным образом. Хью учился в Хэрроу и Бейлиоле, Мона в местной средней школе и в одной из частных мастерских, изобилующих лондонской богемой — престиж и безопасность Слейда[29] были ей недоступны. Хью привык к очень утонченному типу женственности; если Моне удавалось быть чистой и опрятной, то о большем она и не мечтала, ее раннее воспитание успешно помогало ей избежать превращения в кричащую небрежность, что часто случалось с девушками-художницами, и это приносило ей свою пользу. Джелкс рассудил, что нынешнее настроение Хью было его реакцией на шок и разочарование, которые он испытал, и что как только это пройдет, он вернется к нормальному состоянию и людям своего круга общения. Ему больше не захочется мириться с дискомфортом книжного магазина или довольствоваться обществом Моны.
Сейчас Мона, казалось, воспринимала происходящее спокойно и отрешенно. Прежде ей уже доводилось общаться с мужчинами вроде Хью, когда она занималась дизайном интерьеров на Мейфейре, и она прекрасно понимала, чего стоило их внимание. Она вела себя как женщина, старающаяся угодить своему работодателю, подстраиваясь под его настроение и в то же время держа его на расстоянии вытянутой руки. Джелкс это полностью одобрял. Но по прошлому опыту он знал, что под бесстрастным внешним видом Моны Уилтон скрывалась молодая женщина с бушующими эмоциями и она была способна закусить удила в погоне за ними. Однако он не мог представить себе, чтобы она влюбилась в Хью; ему казалось крайне маловероятным, что в Хью с его манерой себя держать, неуверенностью в себе и отсутствием индивидуальности может влюбиться хоть какая-нибудь женщина. И все равно он был не доволен тем, что Хью постоянно таскал Мону за собой, пользуясь своим положением работодателя. Мона, конечно, равнодушно шагала за ним в своих тяжелых башмаках и ее поведение ничуть не располагало к началу романа. Джелкс, правда, не совсем понимал, как мог бы завязаться роман, учитывая все обстоятельства, но он бы все равно предпочел, чтобы Хью выдал Моне список заданий и отправил Мону выполнять их, вместо того чтобы носиться с ней так, как он это делал сейчас.
А тем временем Хью вел машину по привычному маршруту, и вскоре они прибыли в маленький городок и занялись неизбежными поисками фотографа, которому суждено было увековечить черты, которые гораздо лучше было бы предать забвению. Они посадили низкорослого, недоверчивого мужчину вместе с его снаряжением в машину. Ему пришлось уступить сидение, поскольку он был не молод, так что Моне в ее яркой зеленой одежде пришлось взгромоздиться на узкий багажник и держаться за шею Хью, пока он осторожно, чтобы не уронить ее, вел автомобиль по изгибам узких, извилистых, средневековых улочек.
По прибытии в музей фотограф выполнил свою работу и удалился; но Хью, как Мона и предполагала, остался сидеть над иллюминированными страницами старинной книги. Она наблюдала за ним, пока он изучал их, и ей казалось, что его лицо меняется на глазах, превращая его в хищного ястреба, на которого острые черты лица обритой головы, возвышающейся над черными складками откинутого капюшона, делали похожим и того, кто был изображен на картине четырехсотлетней давности. Два этих человека, несомненно, были чрезвычайно похожи друг на друга, и глядя на мертвого человека, живой все больше и больше превращался в его подобие.