Узнали то татары:
«Ну, думают, не трусь!»
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
И была «всякая дрянь» на Руси, и было так, «что день, то брат на брата в орду несет извет», и был Иван Васильич Грозный — «приемами не сладок, но разумом не хром», и был самозванец и прочие, которым «задали перцу и всех прогнали прочь», и был, и была...
Толстой остановился на дяде своего друга детства, не затронув «незабвенного» императора Николая I.
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
Оставим лучше троны,
К министрам перейдем...
Толстой не боялся называть имена современных ему министров и живописать их деяния. Хотя бы того же Тимашева,. который уже упоминался в связи с прутковским «Проектом». На него, министра внутренних дел, язвительно возлагает «раб божий Алексей» миссию водворения порядка на Руси.
И вот тут-то выясняется, что писал Толстой вовсе не сатиру на русскую историю, а шутливую экспозицию к сатире на вполне насущные дела.
С «Историей» перекликается стихотворение о китайце Цу-Кин-Цыне, приказавшем высечь совет.
Толстой пользовался при дворе еще достаточным влиянием, чтобы добиться вместе с другими отставки Муравьева-«Вешателя». Однако прогресс породил администраторов нового типа. Они не скупились на либеральные речи, вроде той, что произнес министр в сатирической поэме Толстого «Сон Попова»:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
Прошло у нас то время, господа,—
Могу сказать: печальное то время,—
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя...
Даже грозное III Отделение переменило стиль и методы работы. Оно сумело из нелепого происшествия — появления чиновника Попова у министра без штанов — извлечь целое дело. Толстой первый в русской литературе заговорил о существовании этого учреждения, о «лазоревом полковнике, вкрадчивой речью вконец запугавшем Попова, который настрочил донос на десятки своих невинных знакомых...
Лев Николаевич Толстой говаривал о «Сне Попова»:
— Ах, какая это милая вещь, вот настоящая сатира и превосходная сатира!
И еще :
— Это бесподобно. Нет, я не могу не прочитать вам этого...
И он мастерски читал поэму, вызывая взрывы смеха у слушателей.
Особенно доставалось в стихах Алексея Толстого председателю Главного управления по делам печати Михаилу Лонгинову и члену совета того же управления Феофилу Толстому.
Феофил Толстой, сам литератор и композитор, писал Алексею Константиновичу елейные письма, сравнивая его с Шекспиром, а на заседаниях совета выступал за безусловное запрещение трагедии «Царь Федор Иоаннович». В иронических стихотворных посланиях к нему Алексей Константинович высмеял предательскую казуистику Феофила Толстого и закончил переписку издевательской цитатой из Козьмы Пруткова:
Нам не понять высоких мер,
Творцом внушаемых вельможам,
Мы из истории пример
На этот случай выбрать можем:
Перед Шуваловым свой стяг
Склонял великий Ломоносов —
Я ж друг властей и вечный враг
Так называемых вопросов!
Михаил Николаевич Лонгинов, библиограф и историк литературы, некогда либерал, человек близкий к «Современнику» и принадлежавший к окружению Козьмы Пруткова, наконец получил возможность применить к делу свои взгляды, изложенные им в памятном нам письме к Алексею Жемчужникову и в речи на заседании Общества любителей российской словесности. Лонгинов-цензор свирепствовал так, что его осуждали даже друзья. Алексей Толстой прослышал, что он, среди прочего запретил даже книгу Дарвина, и написал свое «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинизме», предпослав ему шутливое предупреждение «Читать осторожно, сиречь не все громко» и прутковские афоризмы.
Полно, Миша! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь...
Так тебе обиды нету
В том, что было до потопа.
Всход наук не в нашей власти,
Мы их зерна только сеем;