— Я Кузьма Прутков! — гордо сказал господин с челом туманнее Казбека...
Даровитый Прутков пригласил меня к себе на литературный вечер, имеющий произойти во вторник в одиннадцать часов утра... Прутков наговорил мне много чудесного про свой собственный альбом, украшенный литографированным портретом обладателя... Мы обменялись _ стихотворениями для наших альбомов... Дар Кузьмы Пруткова был драгоценнее моего слабого дара».
19
Иван Чернокнижников оказал литературоведению неоценимую услугу, так как мы почти ничего не знаем о том, что поделывал Козьма Прутков целых пять лет (после 1854 года).
Оказывается, у него были творческие утренники...
И главное, где-то у кого-то хранится его АЛЬБОМ!!!
«Вот бы разыскать», — подумали мы.
В первую очередь следовало вернуться к судьбе литографированного портрета Козьмы Пруткова. Известно, что трое художников — Л. Жемчужников, Бейдеман и Лагорио — не только нарисовали портрет, но и перерисовали его на камень, после чего он был отпечатан в литографии Тюлина в значительном количестве экземпляров. В 1853 году эта литография находилась на Васильевском острове по 5-й линии, против Академии художеств. После того как цензура запретила выпуск портрета, а Тюлин вместе со своей литографией переехал в другое место, все отпечатанные экземпляры пропали вместе с камнем. Это установил В. Жемчужников, посетивший г. Тюлина в 1854 году в новом помещении. «Впоследствии,— пишет он,— некоторые лица приобретали эти пропавшие вещи покупкой на Апраксином дворе».
Мы попытались найти потомков Тюлина, но наши поиски через адресный стол оказались тщетными.
Тогда мы обратились в Пушкинский дом, где хранится знаменитая картотека Модзалевского. Но и там нас постигла неудача. Весь раздел картотеки, посвященный близкому другу Козьмы Пруткова поэту и драматургу Алексею Константиновичу Толстому, оказался украден. А именно там могла быть разгадка тайны альбома.
«Ага!» — сказали себе мы.
Теперь следы могли вести либо в Марсель, либо в Сан-Франциско, либо даже в Лиссабон, где в свое время скончалась вдова А. К. Толстого графиня Софья Андреевна.
Напишем о себе так, как написал бы В. Шкловский.
Мы любим автомобили.
Человек на лошади — это уже кавалерист.
Человек идущий по асфальту — это уже пешеход.
Козьма Прутков говорил:
«Человек раздвоен снизу, а не сверху,— для того, что две опоры надежнее одной».
Рисунок Пикассо развеял это ощущение.
Учились мы плохо, но дали миру Опояз.
Еще в двадцатые годы некоторые русские фамилии иностранного происхождения не склонялись.
Изучив русскую грамматику, как сумму приемов, мы хотели стать писателями. Потом мы взялись учить других. Те нашли себя в кинематографе. Прошли годы. Архангел протрубил в трубу. Мы пожалели, что не учились у Козьмы Пруткова. Мы виноваты в том, что на пути своем заблудились. Прутков писал :
«Собака, сидящая на сене, вредна.
Курица, сидящая на яйцах, полезна.
От сидячей жизни тучнеют: так, всякий меняло жирен».
Говорят, что в одной отдельно взятой фразе мы гениальны как Козьма Прутков.
Зимой кругом бело. Летом снега нет.
К художнику Федотову ходили братья Агины, преподаватель рисования Бернардский и отдаленно похожий судьбой на Федотова богатый Лев Жемчужников.
Когда посторонних не было, говорили о русской литературе. Приходили молодой Федор Достоевский в бедном сюртуке и ослепительно чистом белье, поэт Плещеев и молодой поэт Николай Алексеевич Некрасов, уже показавший голос :
Цепями с модой скованный,
Изменчив человек.
Настал иллюстрированный В литературе век.
Он готовил юмористический альманах с иллюстрациями. Достали деньги, выбрали название. «Первое апреля». Там же поместили эпиграмму «Он у нас осьмое чудо» :
...Он с французом — за француза,
С поляком — он сам поляк,
Он с татарином — татарин,
Он с евреем — сам еврей,
Он с лакеем — важный барин,
С важным барином — лакей.
Кто же он? (Подлец Булгарин Венедиктович Фаддей.)
То, что в скобках, не было напечатано. В иллюстрациях часто хотели изобразить то, что не позволяла цензура сказать словом.
Санкт-Петербург — город великолепный, стоящий на Неве.
В Париже возводили баррикады.
В Петербурге искали Валериана Майкова, но он уже умер; арестовали Петрашевского, Достоевского, еще одного Достоевского — о третьем забыли, арестовали Бернардского, Ястржемского, Плещеева...