Это таинственное обстоятельство объяснили его потомки.
Они и после кончины своего родителя сносились с ним на спиритических сеансах посредством стучащих столов и вертящихся тарелок. Однако вскоре голос из загробного мира умолк, и лишь тринадцать лет спустя в «С.-Петербургских Ведомостях» были опубликованы записи, сделанные генерал-майором в отставке и кавалером N. N. Ему их диктовал с того света покойный поэт, мыслитель и государственный деятель К. П. Прутков.
Публикация никого не удивила, поскольку увлечение спиритизмом в те годы было повальным, а личность генерал-майора N. N. не вызывала подозрений, тем более что он был в равных чинах с покойным.
В этих записях К. П. Прутков заповедал живущим никогда не забывать очень умного, хоть и коротенького изречения: «Бди!»
«Дознано,— сообщал он из загробного мира,— что ежели бы это слово никогда и никем бы не забывалось, то вскоре на всем земном шаре не отыскалось бы достаточно свободного места».
Но вообще-то К. П. Прутков оказался в этих записях невероятно многоречивым, что для него при жизни было совершенно нехарактерно и объясняется полным его ничегонеделанием в мире ином. По его словам, он «ничего не ел, не был в присутствии и не занимался литературою».
Витая в небытии, Козьма Прутков видел собственные похороны, состоявшиеся в серенький и тоскливый петербургский день. Присмотревшись к сопровождавшим печальную колесницу, которая везла его бренные останки, Прутков был поражен равнодушным выражением лиц своих подчиненных. В особенности его огорчила неуместная веселость собственного секретаря Люсилина, егозившего около назначенного новым директором Пробирной Палатки статского советника Венцельхозена. Видя неблагодарность тех, кого он больше других возвышал и награждал, Прутков укорял себя вновь и вновь за недостаток бдительности, проявленный им при жизни.
Если Козьму Пруткова и можно упрекнуть в недостатке бдительности, то этот недостаток полностью искупается его прозорливостью, на каковое достоинство вполне справедливо указывал Салтыков (Щедрин).
В стихотворении «Мой сон» Козьма Прутков предугадал свою кончину еще за десять лет до ее наступления.
И слава моя гремит, как труба.
И песням моим внимает толпа Со страхом.
Но вдруг... я замолк, заболел, схоронен;
Землею засыпан; слезой орошен...
И в честь мне воздвигли семнадцать колонн Над прахом.
Мы вспоминали эти пророческие слова, разыскивая могилу Козьмы Пруткова. Но, несмотря на очевидную примету («семнадцать колонн»), не могли ее найти. И мы долго думали, как могли быть использованы колонны, ибо современная архитектура никакой нужды в них не испытывает...
Вместе с «Кратким некрологом» в «Современнике» было опубликовано (посмертно) неоконченное естественно-разговорное представление «Опрометчивый турка».
В том же номере на суд широкого читателя впервые был вынесен «Проект о введении единомыслия в России».
Как выяснилось впоследствии, этот документ оказал неоценимое влияние даже на таких видных современников Козьмы Пруткова, как Салтыков (Щедрин).
Уже в год смерти Козьмы Пруткова он в своей хронике «Наша общественная жизнь», не называя фамилий, рассказывает о тех, кто «наперерыв друг перед другом предлагали-проекты о введении единомыслия и спешили указать на вред, который от разномыслия происходить может».
Возревновав к славе Пруткова, он и сам создает ряд проектов, но приписывает их неким штатским генералам, которые «в регистратуре родились, воспитались и состарились, следовательно ничего не понимали». Это совсем рядом с мыслью, высказанной одним из друзей Козьмы Пруткова в «Биографических сведениях» о покойном:
«Он выказывал такое самоуверенное непонимание действительности, как будто над каждым его словом и произведением стоит ярлык: «все человеческое мне чуждо».
Салтыков-Щедрин любил цитировать Пруткова, ссылаться на его авторитет, создавать афоризмы в его духе. «Но того, что однажды уже совершилось, никак нельзя сделать не-совершившимся — это афоризм, которого не отвергнул бы даже Козьма Прутков».
И не в фамильном ли стиле Прутковых написаны некоторые притчи в его «Благонамеренных речах»? А если вспомнить «Историю одного города» и из «Мыслей о градоначальническом единомыслии, а также градоначальническом единовластии и о прочем» почерпнуть такой пассаж?
«Один озабоченный градоначальник,*вошед в кофейную, спросил себе рюмку водки и, получив желаемое вместе с медною монетою в сдачу, монету проглотил, водку вылил себе в карман. Вполне сему верю, ибо при градоначальнической озабоченности подобные пагубные смешения весьма возможны. Но при этом не могу не сказать : вот так градоначальники должны быть осторожны в рассмотрении своих собственных действий!»