В цензурных условиях приходилось изощряться, чтобы передать главное. Теперь же главное заслонялось частностями— зачем думать,*когда можно сказать: «Сам дурак!»
Мы вступили в XX век, уже нисколько не беспокоясь за судьбу Козьмы Пруткова, уверенно шагнувшего на страницы хрестоматий.
Россия была чревата революцией, но Прутков, как бы отражая в своем наследии всю противоречивость жизненных явлений не только прошедшего, но и будущего, оставался в настоящем необходимым всем и каждому.
Если народники упрекали поэта за отсутствие идейности, то марксисты в спорах со своими противниками не раз цитировали Козьму Пруткова.
«Такая традиция сложилась, очевидно, потому,— пишет П. Н. Берков,— что непритязательный алогизм Пруткова, выполнявший у консервативных кругов русских читателей функцию борьбы с «тенденциозностью» народнической литературы, и поэтому делавший его неприемлемым для народников, повернулся к марксистам девяностых годов другой своей стороной — непоколебимостью своего метафизического позитивизма».
Не вдаваясь в глубины философии, скажем, что Плеханов, например, очень любил доказывать абсурдность утверждений своих противников при помощи прутковских афоризмов, часто цитировал «Юнкера Шмидта», «Перед морем житейским», «Немецкую балладу»...
После революции 1905 года и манифеста 17 октября, перед открытием Третьей думы Козьма Прутков неожиданно поправел и высказался вполне в либерально-монархическом духе.
Что за нелепость, скажете вы! Прутков ведь давно умер. Ответим : всякое бывает, а с Прутковым тем более.
Спирит мне держит речь под гробовую крышу:
«Мудрец и патриот! Пришла чреда твоя;
Наставь и помоги! Прутков! ты слышишь?» — Слышу Я.
Пером я ревностно служил родному краю,
Когда на свете жил!.. И, кажется, давно ль?!
И вот, мертвец, я вновь в ее судьбах играю Роль.
Я власти был слуга; но страхом не смущенный,
Из тех, которые не клонят гибких спин,
И гордо я носил звезду и заслуженный Чин...
Посмертное стихотворение было передано в редакцию «Вестника Европы» медиумом и последним из оставшихся в живых друзей поэта Алексеем Михайловичем Жемчужниковым. Он умер в следующем, 1908 году, и с тех пор Козьма Прутков голоса из загробного мира не подавал.
Октябрьская революция смела и прогнивший монархический, и буржуазно-демократический режимы. На очереди стоял вопрос о строительстве новой пролетарской культуры и об отношении к культуре старой, дворянской, к которой принадлежал Козьма Петрович Прутков.
У Ленина имя Пруткова не только не вызывало сомнений, но он даже включил сочинения поэта в список книг, которые пожелал иметь в своей библиотеке в 1921 году. И впоследствии Бонч-Бруевич вспоминал :
«В. И. Ленин очень любил произведения Пруткова как меткие выражения и суждения и очень часто, между прочим, повторял известные его слова, что «нельзя объять необъятного», применяя их тогда, когда к нему приходили со всевозможными проектами особо огромных построек и пр. Книжку Пруткова он нередко брал в руки, прочитывал ту или другую его страницу, и она нередко лежала у него на столе». (Вл. Бонч-Бруевич. Изучение лаборатории творчества В. И. Ленина. — «РАПП», 1931, № 3, стр. 170.)
Уже в начале двадцатых годов появилось много работ о Пруткове и публикаций его произведений, не напечатанных до революции по цензурным и иным соображениям. Однако некоторые деятели Пролеткульта относились к творчеству поэта более чем настороженно.
«Пролетарскому писателю у него, собственно, учиться нечему»,— утверждал В. Десницкий в предисловии к собранию сочинений Пруткова, изданному в 1927 году. Следует отметить, что он пересмотрел свои взгляды и в 1951 году уже писал иное :
«...Я до известной степени преуменьшал значение этой учебы. И напрасно. Задача поднятия на высоту мастерства в области искусства слова — одна из насущных задач советской литературы в условиях бурного расцвета культуры в нашей стране».
Не будем перечислять всех тех, кто учился у Пруткова не только мастерству, но и житейской философии, умению изживать в себе чувство ложной скромности и т. д.
Крупным событием в советском литературоведении было появление в 1933 году в издании Академии наук монографии П. Н. Беркова «Козьма Прутков, директор Пробирной Палатки и поэт». Обилие фактов, которое во многом облегчило и наш труд, строгая критичность оценок дали основание позднейшим исследователям называть Беркова «основоположником пруткововедения». Берков поставил перед собой задачу, по его выражению, «сломать традиционного «канонического» Пруткова и показать его функциональную зависимость от перипетий классовой борьбы». Вот как звучит основополагающее указание о творчестве поэта :