— Батько хорош, — ответил Кирила Григорьевич, — да матушка-свобода в тысячу раз лучше. Умные хлопцы: на их месте я бы тоже утек.
Свои огромные доходы Разумовские тратили в основном на возведение палат и церквей в Петербурге, Москве, Батурине, Почепе, Петровском-Разумовском и в других имениях. Они наполняли здания редчайшими коллекциями, библиотеками, произведениями искусства, скупая все подряд у обедневших западных аристократов. Они давали работу Расстрелли и Казакову, отечественным художникам, скульпторам и ремесленникам.
Последующие поколения Разумовских предпочитали все больше жить за границей, обогащать вывозимыми из России доходами парижских и венских буржуа. Где-то там они и затерялись, сгинули еще в прошлом веке.
Уже в старшем наследнике Разумовских — Алексее Кирилловиче — очевидно это убывание личности, отчуждение от народа. Воспитывали его иностранцы, отрочество он провел за границей, числился на военной службе и в тринадцать лет, при Петре III, был произведен в ротмистры. В Россию он вернулся начиненный презрительным скептизмом ко всему русскому, служил брезгливо и немного, но стал тайным советником и сенатором. После отставки жил в Москве, в окружении ботанических коллекций.
В свое время его женили на самой богатой невесте в России — Варваре Шереметевой, но Алексей Кириллович Разумовский не ужился с ней и расстался, хотя она родила ему четверых детей. При нем неотлучно жила мещанка Марья Соболевская, с которой у них было десятеро — пять мальчиков и пять девочек, числившихся в доме «воспитанниками».
Граф был нелюдим, вечно всем недоволен, редко виделся с «воспитанниками», а с гувернанткой их, жившей в нескольких комнатах от него, сносился не иначе, как письменно.
Занимало его другое. «Это-то гордый и неуживчивый вельможа, ни во что, как казалось, не веровавший, с высоты своего величия смотревший на человечество, стал в ряды ревностных масонов»4,— пишет его биограф.
Он давно был масоном, еще при Екатерине II, но таился. Лишь при Александре I эти мистики, «строители Соломонова храма», вздохнули свободно. Масонские ложи быстро распространились по всей стране. Только тот, кто мог быть полезен неведомым руководителям масонов, вовлекался в ложу. Дворян занимали таинственные ритуальные действа, но они и слыхом не слыхали, ради чего сбиваются в кружки и кто ими руководит в конечном счете...
В эпоху «вольнолюбивых мечтаний, политических утопий и административного дилетантизма», когда Александр I вместе с Чарторижским, Строгановым и Кочубеем облекали свои мысли о России во французские фразы и отвергали даже намеки на освобождение крестьян, в столице началось увлечение католицизмом. Вместе с французскими эмигрантами туда нахлынули и иезуиты. В гостиных шуршали сутаны. Голицыны, Куракины, Ростопчины временно обращались в католичество, исповедываясь по-латыни в многочисленных грехах. Явился на сцену и «пророк прошедшего» Жозеф де Местр, опутывавший аристократов расчетливой иезуитской лестью.
Часами он беседует с Разумовским, который решил вернуться к государственной деятельности. Став попечителем Московского университета и управляя им через канцеляриста Михаила Качони, быстро превратившегося в профессора и литератора Каченовского, граф Разумовский оказался и на посту министра просвещения, который прежде предназначался Карамзину.
Юрий Самарин в своей книге «Иезуиты и их отношение к России» писал о Разумовском и Жозефе де Местре:
«Поверенный иностранной державы, притом еще иноверец... подступает к русскому министру народного просвещения, уставив в него строгий начальнический взгляд, хватает его за ворот, трясет, поднимает с министерских кресел, садится на его место и, поставив перед собой как школьника, читает ему нотацию о том, что для России нужно и что не нужно, как управлять русскими и чему их учить, или, точнее, чему их не учить».
Граф передавал царю записки мракобеса де Местра, слово в слово повторял слова иезуита о вреде естественных наук, истории, археологии для будущих государственных служащих, когда началась организация лицея. И все-таки слава основателя Царскосельского лицея выпала на долю Разумовского.
Он присутствовал на экзамене, где Пушкин декламировал свои «Воспоминания в Царском Селе», растрогавшие Державина.
Разумовский тоже считал себя не чуждым литературе, поскольку посещал шишковские собрания. И потому на торжественном обеде он счел себя вправе сказать отцу юного поэта, Сергею Львовичу Пушкину: