«За моряков,—продолжает Мартьянов,— встали их новые знакомые, в числе которых находились известные в то время юноши-шалуны братья Жемчужниковы, один паж (это мог быть Лев.— Д. Ж.), другой — юнкер гвардейской школы(?), и победа... осталась за моряками. Когда было решено отпраздновать ее с триумфом, братья Жемчужниковы распорядились пиршеством по-своему; они взяли десять извозчиков (дело было зимнею порой) в санях, велели связать их попарно рядом полостями, насажали барышень и кадет и большой процессией отправились на Петербургскую сторону к известной в то время мадам Адан...
К слову сказать, братья Жемчужниковы были весьма оригинальные и смелые проказники. По их словам, вот какую штуку они проделали однажды. Возвращаясь с какой-то веселой пирушки домой поздней порою, «братцы» (так их звали в шутку моряки) ехали по Конногвардейскому бульвару в закрытом экипаже. Когда они поравнялись с домом, где жил в то время известный военный писатель, генерал Михайловский-Данилевский, одному из них пришла в голову мысль подшутить над стариком (генерал был хороший знакомый их отца, известного сенатора и важной особы, и часто бывал у них в доме). Задумано — сделано. Экипаж остановился у подъезда, и один из «братцев» резко позвонил у дверей. Была уже глухая ночь, прислуга вся спала, но на повторившийся один вслед за другим несколько звонков в доме пробудились, и у подъезда показался швейцар.
— Дома его превосходительство? — спросил швейцара севший снова в экипаж «братец».
— Дома-с... что прикажете?
— Я из дворца, мне нужно передать генералу приказание.
— В таком случае не угодно ли будет вам подняться на верх и сообщить, что нужно, камердинеру генерала.
— Зачем?.. Пошли его сюда!
Явился камердинер, и ему «братцы» передали, чтобы он завтра утром доложил генералу, что государю угодно, чтобы он завтра же к утреннему выходу представил экземпляр написанной им «Истории Отечественной войны».
Был ли генерал на утро во дворце — неизвестно, но «братцы» говорили, что был, и что им за эту шутку досталось»1.
Признаться, тон этой шутки — не из лучших, но вполне в духе времени...
Отличался грубыми шутками и генерал-адъютант Михайловский-Данилевский, который споил и довел до смерти Николая Полевого. На похороны Полевого пришел враждовавший с покойным Фаддей Булгарин и настаивал на том, чтобы ему позволили нести гроб. Актер Петр Каратыгин тотчас заметил:
— Фаддей Бенедиктович, вы его довольно поносили.
В 1848 году умер и Михайловский-Данилевский, который был известен тем, что очень скверно написал историю нашествия и изгнания Наполеона. Шутники и тут нашлись— выражали соболезнование по поводу смерти «нашего послед-его баснописца».
Шутили по любому поводу, как бы в пику николаевским строгостям. У молодежи были в ходу «практические шутовства».
Считалось остроумным привязывать к звонкам куски ветчины, чтобы их дергали собаки, поднимая переполох в до-ах. Приезжих, которые искали квартиру, посылали на Пантелеймоновскую, 9: там, мол, помещения сколько угодно, они приходили прямехонько к воротам страшного III Отделения. Шутники стучались по ночам к немцу-булочнику «васисдасу») и спрашивали, есть ли у него пеклеванный хлеб, а получив утвердительный ответ, восклицали: «Ну, благодарите бога, а то много людей не имеют и куска насущного хлеба». Немцам доставалось особенно. В немецком танцевальном собрании, «Шустер-клубе», проказники устрашали «музыкальные скандалы». Виновников выводили под |уки, позади шел клубный швейцар, заметая след метлой, а оркестр играл модный марш.
Сродни всему этому был и такой вариант уже знакомого анекдота:
«Братья Жемчужниковы с А. Толстым приезжали в ненецкий театр с огромными словарями и отыскивали в них, громко шелестя страницами, каждое слово, произносимое со сцены.
Это показалось безобразно бывшему тогда генерал-губернатору Суворову. Он подошел спросить фамилии и обратился к адъютанту:
— Запиши: Жемчужниковы и Толстой...
Жемчужников вежливо встал и осведомился о фамилии генерала, а потом обратился к Толстому :
— Запиши: Суворов!..»2
И тут-то возникает сомнение, не сочинялось ли все это задним числом, когда уже возник из небытия Козьма Прутков? Сама логика этого образа потребовала, очевидно, нагородить вокруг его создателей множество анекдотов и приписать им «практические шутовства», которые случались вообще.
Историк литературы Н. Котляревский, сообщивший немало таких анекдотов, писал что Толстой и Жемчужниковы «составляли тогда интимный веселый кружок, несколько напоминавший молодую компанию 20-х годов, в которой куролесили Пушкин и Нащокин, или 30-х годов, когда в этой роли весельчаков и проказников выступали Лермонтов и Столыпин. В чем заключались проделки друзей Козьмы Пруткова, в точности неизвестно, но проделок, которые им приписывались, столь много и так они экстравагантны, что если Толстой и Жемчужниковы во всех этих шалостях и неповинны (а это возможно), то один тот факт, что такие проделки им приписывались, уже показывает, какого о них были мнения»3.