своему соседу. Наконец бумажка очутилась в руках моего родителя. Увидев надпись пресвитера, он нахмурил брови и, не долго думая, громко сказал: «Козьма! прийди ко мне».
Я повиновался, предчувствуя, однако, что-то недоброе. Так и случилось,— от кресла, на котором сидел мой родитель, я в слезах ушел на мезонин, в свою комнату, с изрядно на-костылеванным затылком...»
Это было поучительным уроком. Впредь К. П. Прутков уж не писал сатир, хотя и не оставил басен. Но в них он избегал и намеков на действительные происшествия, а тем более остерегался задевать сильных мира сего. В зрелые годы эта философия вылилась у него в чеканную форму: «Не ходи по косогору — сапоги стопчешь! »
Дерзость юного К. Пруткова заставила задуматься его родителей и решительно повлияла на его дальнейшую судьбу. На семейном совете признано было, что он слишком избаловался, а потому довольно его пичкать науками — пусть определится на службу и познакомится с воинской дисциплиной.
Его первые биографы пишут: «В 1820 г. он вступил в военную службу, только для мундира, и пробыл в этой службе всего два года с небольшим, в гусарах».
Однако в некрологе, писанном лет на двадцать раньше, можно прочесть, что начал он службу «в 1816 году, юнкером в одном из лучших гусарских полков».
В «Некоторых материалах для биографии К. П. Пруткова» есть указание на то, что будущий директор и поэт оставил родительский кров лишь на двадцать первом году жизни, «поступив в *** армейский гусарский полк».
Чему же верить?
Если он родился в 1801 году, то поступить в полк он мог и двадцати лет.
Если же он родился в 1803 году, то поступить в полк мог семнадцати и даже тринадцати лет. Вот уж поистине, если на клетке слона прочтешь надпись: «Буйвол», не верь глазам своим.
Одно несомненно, а именно то, что, будучи в гусарах, он Еидел сон.
В ночь с 10 на 11 апреля 1823 года, возвратясь поздно домой с товарищеской попойки и едва прилегши на койку, он увидел перед собою голого бригадного генерала, в эполетах, который, подняв его с койки за руку и не дав ему одеться, повлек за собой молча по каким-то длинным и темным коридорам, на вершину высокой и остроконечной горы, и там стал вынимать перед ним из древнего склепа разные драгоценные материи, показывая ему одну за другой и даже прикладывая некоторые из них к его продрогшему телу. Прутков ожидал с недоумением и страхом развязки этого непонятного события, как вдруг, от прикосновения к нему самой дорогой из этих материй, он ощутил во всем теле сильный электрический удар, от которого проснулся, весь в испарине.
Друзья Козьмы Петровича рассказывали, что этот сон произвел на него впечатление необыкновенное. И подтверждали это одним непререкаемым фактом. Он помечал все свои печатные прозаические статьи одиннадцатым числом апреля или иного месяца. Некоторые исследователи полагали, что тем самым он желал ознаменовывать каждый раз свой день рождения. На самом же деле он ознаменовывал такой пометой не день рождения, а свое сновидение, только случайно совпавшее с днем его рождения. Этим он подобно прочим великим людям подчеркивал твердую веру в свою звезду.
Друзья свидетельствуют, что сновидение имело влияние на всю его жизнь2.
«Часто рассказывая о нем впоследствии, он всегда приходил в большое волнение и заканчивал свой рассказ громким возгласом: «В то же утро, едва проснувшись, я решил оставить полк, и подал в отставку; а когда вышла отставка, я тотчас определился на службу по Министерству финансов, в Пробирную Палатку, где и останусь навсегда! »
На двадцать пятом году жизни, будучи еще в малых чинах, К. П. Прутков влюбился. Ее звали Антонидой Платоновной Проклеветантовой. Знакомство их состоялось, по-видимому, через ее родственника, сослуживца Козьмы Петровича по Пробирной Палатке, губернского секретаря Илиодора Проклеветантова.
То, что он влюбился, подтверждается некоторыми фактами, почерпнутыми нами из «Плодов раздумья». Человек, сказавший: «Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно», не мог не познать этого высокого чувства. С другой стороны, зная степенность Козьмы Петровича и его отношение к адюльтеру, выразившееся в афоризмах: «Женатый повеса воробью подобен» и «Любой фат подобен трясогузке», мы с негодованием отвергаем предположение, что знакомство с амуром состоялось уже в браке.
Ах, чувствительный человек подобен сосульке: пригрей его, он растает, и тогда в здании человеческого счастья, над стенами, возведенными дружбой, образует свой купол любовь. Любовь, естественно, переходит в брак, ибо шутки с женщинами глупы и неприличны,— говорим мы вслед за Прутковым.
2
Американская ученая дама из Чикагского университета Барбара Хелдт Монтер в своей книге, посвященной творчеству Пруткова, сделала не вполне серьезную попытку дать фрейдистское истолкование достопримечательного сна Козьмы Петровича. «С помощью современной психологии (появление которой опекуны Пруткова, очевидно, предвидели),— пишет она,— мы можем установить, что Прутков испытал ьо сне сексуальное влечение (отметьте длинные темные коридоры и форму горы) к грозной начальственной особе, и даже исполнение желания в его гомосексуальной разновидности (голый бригадный генерал в эполетах, т. е. имеющий на себе знаки различия, но не одежду), с последовавшим тотчас наказанием в виде кастрации в самый момент удовлетворения желания» (Barbara Heldt Monter. Koz’ma Prutkov, the Art of Parody. The Hague —Paris, 1972, p. 53).