Но вот главное:
«Если б мне пришлось положить голову на плаху — я не унижу Грибоедова ни пред казнью! Если нынешнее поколение почитает речь его устарелой, сожалею об учителях нынешнего поколения — но Горе от ума chef-d’œuvre* во всех отношениях! »
Булгарин негодует искренне. Но тут же пугается и надевает маску человека, любящего резать «правду-матку» в глаза.
«Извините за откровенность! Это неизгладимая черта моего характера...»
Головы на плаху он, разумеется, не положил бы, но статья Владимира Жемчужникова не увидела света.
В журнале «Москвитянин» минули времена Погодина, Шевырева, Дмитриева, Глинки. Шевырев видел основу современной истории в единоборстве здоровой, крепнувшей России, призванной спасти человечество, и больного, загнивающего Запада, выполнившего уже свою историческую миссию и обреченного на участь Эллады и Рима.
К началу «мрачного семилетия», высмеянный всесильным Белинским, журнал совсем захирел. Но не прошло и трех лет, как художественный и критический отделы «Москвитянина» оказались в руках друзей драматурга Островского, критиков Аполлона Григорьева, Бориса Алмазова и других талантливых литераторов, составивших «молодую редакцию» журнала.
Пьесы Островского, критические обзоры Григорьева, фельетоны Алмазова дали журналу новую жизнь. «Москвитянин» отстаивал народность, но уже с иной, не казенной позиции, восторгался художественными принципами Островского, от которого ожидалось «новое слово» в литературе...
Естественно, что уже первая напечатанная комедия Алексея Жемчужникова «Странная ночь» сразу же вызвала раздражение «Москвитянина», объявившего, что она «насквозь пропитана дендизмом». Чего стоят действующие лица: Князь, Княгиня и изысканно одетый «седой и завитой» господин? И не написано ли произведение г. Жемчужникова под влиянием великосветских пустячков Мюссе? Так, примерно, писал рецензент «Москвитянина», пожелавший остаться неизвестным. А следом и Аполлон Григорьев в своем обзоре «Современник» в 1850 году» распек Жемчужникова за подражание «драматическим пословицам» Альфреда де Мюссе, «от которых как-то дышит пустотою и праздностью».
В своем отзыве о «Сумасшедшем» Борис Алмазов подлил масла в огонь, издевательски признав «лучшим местом во всей пьесе» описание обстановки в гостиной княгини Горской — «золотую раму», «золотую мебель», «саксонский фарфор»... (Кстати, включив через сорок с лишним лет комедию «Сумасшедший» в двухтомное собрание своих сочинений, Алексей Жемчужников убрал оттуда все «золото».)
Обида на московский журнал вызвала рождение и лишенной юмора статьи для «Северной Пчелы», и откровенной пародии на стиль и лексикон статей Аполлона Григорьева под заглавием «Безвыходное положение» и подзаголовком «Письмо к моему приятелю Апполинию в Москву».
Но страсти улеглись, и к друзьям вернулось чувство юмора.
Летом 1853 года, когда братья Жемчужниковы снова оказались в Павловке, к готовым уже «Досугам» Кузьмы Пруткова, как мы помним, прибавилась комедия «Блонды». Написал ее Александр Жемчужников, «при содействии» Алексея и Владимира.
В комедии действуют безымянные Князь, Княгиня и Барон. Салон Княгини — это «чрезвычайно богатая комната» с «чрезвычайно богатой мебелью». У Князя длинные волосы, взбитые на вцсках в пукли; очень большие, но коротко подстриженные бакенбарды, а костюм — совсем моветон: черный фрак и черный галстук (на самом деле, при фраке галстук повязывался только белый), белый атласный жилет с серебряным шитьем, лаковые сапоги и желтые перчатки.
А дальше — нелепость на нелепости... Бессмысленные разговоры о приличиях с цитатами из «Москвитянина», кружева «блонды» как причина раздора между Князем и Княгиней, помесь французского с нижегородским в диалогах... В общем, это уже Козьма Прутков да еще с претензией на знание, говоря словами Бориса Алмазова, «самой великосветской жизни, самого тонкого обращения и самого высокого образования».
И вот тут-то закрадывается мысль, а не подшутил ли Александр Жемчужников над братцем Алексеем? Борис Алмазов с его статьей, воображаемый чиновничек, завистливо претендующий на знание света, отступает на второй план, а на первый — выходит пародия на пьесы Алексея Жемчужникова. Со временем и это забылось, и осталась насмешка над светской, праздной болтовней и времяпрепровождением, которым, по их словам, тяготились Жемчужниковы, находившие отдушину в «шутовствах» и прутковщине.