Губернатор распоряжался, распекал, а Жемчужников брал непорядки на заметку. В письмах к отцу Владимир делился своими впечатлениями. Эти письма попали в книгу воспоминаний о В. А. Арцимовиче, изданную в 1904 году, что весьма расширило наше представление об одном из друзей Козьмы Пруткова1.
В Тобольск прибыли 3 июля 1854 года и сразу же стали свидетелями ужасного зрелища. Арестанты-кандальники волокли по земле полуобнаженного человека; из ран в его теле бежала кровь... Это препровождали в тюрьму преступника после наказания плетьми на эшафоте, куда его доставляли с шельмованием — везли на колеснице по главным улицам с позорной доской на груди и под барабанный бой. Либеральный Арцимович распорядился перевозить преступников к эшафоту рано утром и задворками, а после наказания увозить в закрытых экипажах.
К. Горбунов. Портрет Владимира Михайловича Жемчужникова. 1854.
«Тобольск стоит на берегу Иртыша, разделяясь на 2 части,— писал Владимир отцу уже 5 июля.— Верхняя, меньшая часть, но живописнейшая, с присутственными местами и архиерейским домом, окруженным низкой стеной, наподобие Кремля, расположена на горе... Нижняя часть города
сыра и грязна и потому вся вымощена толстыми деревянными плахами ; верхняя суха, но без воды. С верхней части превосходный вид на нижнюю и на реки— Тобол и Иртыш. На горе, противоположной архиерейскому дому, стоит памятник Ермаку, в виде маленького обелиска. Поставлен он неудачно. С реки он не виден по малости своей, из города же, т. е. из нижней и населеннейшей его части, он виден только издали и не виден вблизи. Следовало бы поставить его на противоположной горе, называющейся «Паниным бугром». Название это предание объясняет так: был здесь воевода, или наместник Чичерин, человек жестокий и самоуправный; он в наказание привязывал ссыльных панов к бревну или запирал их в бочку, с воткнутыми острием внутрь гвоздями, и скатывал их таким образом с этой горы...»
Через десять дней Владимир Жемчужников пишет письмо, которое раскрывает его отношение к родине, к жизни, к делу:
«Россия вообще, а Сибирь в особенности на каждом шагу шевелят ум и сердце, вызывают к деятельности, рождают мысли, предположения, желания, словом,— не дают покоя : всюду хотелось бы поспеть, все бы сделать; короче: Россия, богатая добрыми свойствами и народа и природы, есть такой изобильный рудник, на разработку которого можно с удовольствием посвятить все силы и несколько жизней. Богатство добрых начал ее так велико, что оно само собою завлекает всякого мыслящего в любовь к ней и в такую деятельность, для которой нет ни границ, ни удовлетворения...
Я просил Виктора и получил обещание давать мне сколь возможно более дел и поручений, не жалея меня нисколько. Я теперь расположен работать, лишь бы не мелочную работу. Не знаю: могу ли пристраститься к службе, но пока, видя возможность делать пользу, я жажду дела и буду служить, не посвятив себя вечной службе; так, увидя утопающего, я бросился бы за ним, не обрекая себя вечному и единственному спасению утопающих. Болезнь моя — жажда быть полезным, без различия на каком поприще: на службе ли чиновной, или бесчиновной...»
Из Петербурга приходили тревожные вести. Русские войска громили турок, но у Одессы, Кронштадта и Петропавловска уже появились английские и французские эскадры. Надвигалась большая война...
«Здесь производится огромный рекрутский набор,— писал Владимир 27 июля,— и я уверен, что нигде нет таких славных рекрутов, как в Сибири : здешний народ — богатыри; отцы и матери не плачут, а нервически воют, сыновья же их ждут приема со страхом, а как примут, пойдут распевать по всему городу. Песни здешние презамечательные : разбойнически-разгульные, могучие, и некоторые преоригинального напева — речитативами. В конце берут не вверх, а вниз, поют согласно, заметно обозначая (отбивая) меры, и всякий варьирует по-своему... Готовясь к безусловному послушанию, они напоследок, ни в чем не хотят подчиниться принятым правилам и даже поясами не опоясываются, а обвязываются через плечо...»
15 августа Владимир Жемчужников в письме к отцу рассказывает о порядках, царивших в Тобольске при наместничестве некоего Чичерина :
«Чичеринский полицмейстер ездил по городу не иначе, как с бутылкой шампанского в руках и двумя трубачами на крыльях дрожек, причем трубачи трубили на весь город, в знак того, что полицмейстер веселится...
Это прошлое, а вот настоящее.
Один из предшественников Виктора брал не только деньгами, но и вещами, не только большими кушами, но и по полтиннику, не только дорогими вещами, но и мелочью, не только с мужчин, но и с женщин, называемых благородными дамами. Он кутил на чужой, обыкновенно купеческий счет и, испившись пьян, ездил с купцами, в одной рубахе, горланя песни...