Однажды Крабат и Вольф Райсенберг встретились посреди большого торфяного болота, на единственной с севера на юг тропинке, шириной в шаг, по которой можно было перебраться через болото, если зорко смотреть и твердо шагать. Солнце стояло высоко, и тень Райсенберга скользила по мху и камышам, а тень Крабата крепко уцепилась сзади за его спину. Но вдруг, когда между ними оставалось не больше пяти шагов, тень Крабата выпрыгнула вперед и слилась с тенью Райсенберга.
Райсенберг крикнул: «Убери свою вонючую тень!»
Крабат крикнул в ответ: «Твоя зачумленная тень лежит на моем пути!»
Райсенберг, сколько мог, наклонился влево, потом вправо, но тень его, как будто вцепившись в тень Крабата, лежала между ними, на разделявших их пяти шагах мха и камышей.
Оба они знали, что к тропинке с обеих сторон подступало бездонное болото и любое насилие грозило смертью.
«Поворачивай назад, — спокойно сказал Райсенберг, — я тебе приказываю».
Крабат обернулся: «Разве здесь есть кто-то, кому ты можешь приказывать?»
Солнце на небе передвинулось на палец или на длину мысли, но двойная тень не шелохнулась.
«Прошу тебя, Крабат, поверни назад», — сказал Райсенберг.
«Не могу, — ответил Крабат, — и прошу тебя, Вольф Райсенберг, поверни назад».
«Это невозможно, — объяснил Райсенберг, — из-за морали. Я не могу повернуться и уйти, пропустив тебя вперед. Но тебе мораль это разрешает».
Крабат улыбнулся. «Да, твоя мораль. Но не моя. Моя разрешает тебе повернуть назад».
Через некоторое время, когда даже болоту стало прохладно в своей собственной тени, Крабат сказал: «Между тобой и мной лежат наши тени, они разделяют нас, а не мораль».
«Нет, тут действует моя мораль. Вообще существует только она одна. У тебя нет морали», — возразил Райсенберг.
«Что ты так волнуешься? — спросил Крабат. — Разве от этого твоя болтовня станет правдой?»
«Я сброшу тебя в болото! — закричал Вольф Райсенберг. — Чем поворачивать, я лучше сброшу тебя в болото!»
«Я знаю, что тебе этого хочется, — спокойно возразил Крабат. — Я бы тоже с удовольствием столкнул тебя в болото. — Он понизил голос, но еще громче в нем зазвучала ненависть. — С тобой будет покончено, Райсенберг! Раз и навсегда! Но если уж в болото, — продолжал он уже спокойно и без волнения, — так обоим. Поэтому оставим спор о морали и попробуем решить дело с помощью разума».
Когда солнце уже стояло над их головами, а двойная тень неподвижно, как мертвая или вросшая в землю, все еще лежала на разделявшем их кусочке тропинки, они все-таки с помощью разума нашли выход. Опустившись на четвереньки, один прополз над другим — Райсенберг над Крабатом; Райсенберг настоял на этом потому, что не мог уронить свое достоинство, а «достоинство» Вольфа Райсенберга Крабат не считал достойным поводом для спора.
На одно мгновение — а оно длилось дольше, чем вздох, — Крабат почувствовал, как Райсенберг на его спине напрягся: Райсенберг очень хотел сбросить в болото Крабата, но понимал, что выбрал худшую, чем Крабат, позицию.
Крабат изо всех сил прижался к земле, чтобы безрассудство Райсенберга не привело их к гибели, и сказал.
«Я должен передохнуть, Вольф Райсенберг». И чтобы чем-нибудь заполнить паузу, он стал рассказывать историю о скорпионе, который хотел перебраться через ручей, не нашел мостика и попросил лягушку перевезти его на другую сторону. Лягушка согласилась после того, как скорпион пообещал не жалить ее. Скорпиону было легко дать такую клятву, потому что он понимал, что утонет в быстром ручье, если убьет лягушку на полпути. Лягушка поверила в разум скорпиона, посадила его себе на спину и поплыла. Но на середине ручья скорпион почувствовал под собой ее упругое, мускулистое тело, не смог побороть искушения и ужалил лягушку. Она погибла от яда, и скорпион утонул.
«Если ты отдохнул, — проворчал Райсенберг, — ползи дальше».
Крабат пополз дальше, и Райсенберг пополз дальше, они отделились друг от друга, поднялись на ноги, спина к спине, а через некоторое время в душе Крабата родилось странное сомнение: была ли тень, которая теперь скользила по болоту и камышам, действительно целиком его тенью?
Он разными способами пытался доказать себе бессмысленность своих сомнений и посмеяться над ними, но это ему не удалось.
Наконец он решил объясниться со своим сомнением начистоту.
Сомнение сказало: «Я — это ты, брат. И я существую для того, чтобы существовал ты».
Может быть, так и закончилась эта история, а может быть, конец ее заглушил шум разбушевавшегося бульдозера, который в этот момент ломал табличку с надписью. Мой провожатый уводит меня прочь от машины; ею управляет молодой паренек, управляет сосредоточенно, с явной радостью, что ему подчиняется такая махина.