Крабату показалось, будто небесный свод опустился на его плечи, и ему надо его удержать, он понял, что на нем лежит ответственность за еще не наступивший Седьмой День: он должен нарушить нетронутость рая и создать человека, который прикоснется ко всему, что здесь есть. Тяжесть ответственности пригнула Крабата почти к самой земле, но он выпрямился и, подняв свод, от напряжения жилы на руках чуть не лопнули, поставил его основанием на линию горизонта.
Замолкшие было соловьи запели еще громче и нежнее, и когда он осторожно раздвинул куст с пурпурными розами без шипов, то вместо соловья увидел женщину, которая спала, чуть повернувшись на бок и положив руку под голову.
«Манохара», удивленно прошептал Крабат.
Женщина открыла глаза и улыбнулась ослепительной, но ничего не выражающей улыбкой.
«Она похожа на меня? — спросила женщина. — Значит, она красавица!»
Крабат, сообразив, что бессмысленно с одной женщиной обсуждать красоту другой, спросил: «Кто вы такая?»
Она удивленно подняла брови: «Да Ева же. Ты можешь спокойно говорить мне «ты», мы здесь пока вдвоем и, если захочешь, вдвоем и останемся».
Она приняла другую позу и стала, пожалуй, еще красивее. Сдунув несколько розовых лепестков, упавших на ее нежно-округлый живот, она стала говорить о себе: что она прообраз, модель, идеал всех женщин, предмет вожделения всех мужчин, а бесчисленные копии, это всего лишь копии, дешевые или дорогие.
«Сначала я создам солнце», объявил Крабат.
«Если ты создашь солнце, то создашь и тьму. И еще ураганы, тайфуны, песчаные пустыни и потоп», сказала Ева.
«Если я не создам солнце, объяснил Крабат, рай останется мертвым».
«Он останется таким, каков есть, возразила Ева. Она погладила себя по груди и животу, и кожа ее запела. — Разве рай тебе не нравится? Я вижу, что он тебе нравится».
Он потянулся к ней, вернее, его потянуло, сквозь розовый куст, соловьи запели громче прежнего. Эдем сжался до крошечных размеров, и вновь обрушился бледно-голубой свод.
Когда свод вернулся на прежнее место, Крабат увидел на груди у женщины круглое светлое пятно.
«Манохара!», воскликнул он.
«Манохара носит здесь амулет», сказала она.
Прошло много времени, но время нечем было измерить, значит, его и не было, и Крабат вспомнил, что ответственность за еще не начавшийся Седьмой День лежи? на нем.
Женщина сказала: «Ты не можешь ничего создать».
Но Крабат не послушался ее, он приказал солнцу взойти.
Но солнце не взошло.
«Ты ничего не можешь создать, пока не создашь самого себя», объяснила женщина.
«Я хочу создать самого себя, сказал он, по образу моему и подобию».
«Твой образ — это и Райсенберг, — сказала она. — Вместе с собой ты создашь и его».
И она принялась расхваливать рай, где нет теней, нет времени, где поют соловьи и цветут пурпурные розы без шипов, но и без запаха, где на мягкой, как шелк, траве слиты их тела в ненасытном желании, Страну Счастья.
Она не должна была говорить «Страна Счастья», это слово первой произнесла Смяла, оно принадлежало ей.
Он разглядывал Еву равнодушными глазами, голод его был утолен, а кроме голода, ничего не было. У него возникло смутное ощущение, что она превратилась в Еву из слоновой кости на его посохе, пустая оболочка, да и та выдуманная, и, когда Ева подняла ногу и, взявшись рукой за щиколотку, стала рассматривать свою безупречной формы ступню, может, искала занозу или какой-нибудь изъян, он счел ее позу непристойной, хотя Смяла, сидевшая точно так же на камне и тоже делавшая вид, что вытаскивает занозу, была прекрасна. Поэтому он сказал: «Я создам Смялу».
«Если ты ее создашь, то должен будешь ее потерять», сказала Ева.
«Я создам Смялу, чтобы ее искать», возразил он. В этот момент он понял, что потерять и искать, это одно и то же.
«Ты должен выбрать: жить в раю или быть человеком», повторила Ева.
Крабат приподнялся, и вновь небесный свод рухнул ему на плечи, колени его подогнулись, свод прижал его к земле и грозил раздавить. Он знал, что создаст Райсенберга и вместе с ним чужака, которому он, Крабат, перерезал жилы, создаст сподвижников Спартака, распятых на крестах, и манящее лоно Айку вместе с криком новорожденного, создаст огонь костра, сжигающий Яна Гуса, и Лес Бедных Душ, где в траве на болоте рождаются люди-рабы, создаст Хандриаса Сербина и двух его сыновей, погибших на предательском камне спасения, и потоки крови на кладбище Пер-Лашез, превращающие серые камни в красные. И эта кровавая краска не выцветает со временем, а становится только ярче. Он знал, что создаст мир, где в течение одного столетия сто миллионов людей будут убиты людьми же, создаст Яна Сербина, который может ввергнуть человечество в небытие, потому что постиг тайну становления человека, и создаст, наконец, самого себя, знающего все это и почти раздавленного непомерностью этого знания.