«Вещи сами по себе такие, какие они есть», — сказал он вслух. Покуда Крабат не знал, какой чудесной, таинственной силой обладает его посох, он считал его просто деревянной палкой, на которую удобно опираться и приятно смотреть, сравнивая вырезанную на ней Еву со Смялой — пусть даже у Евы нос был красивее, зато Смяла была живая и теплая, что снаружи, что внутри. Но потом, когда солнце склонилось к закату, Смяла стала зябнуть в своем легком холщовом платье, под которым ничего не было. Ей бы надо что-нибудь теплое, подумал Крабат и представил себе пушистое и яркое шерстяное покрывало — может, даже с бахромой, сгодилось бы и без бахромы, главное, чтобы теплое.
Не так-то просто было представить себе такое покрывало, если он его никогда в глаза не видел, за исключением разве того, которым Господь под конец Дня Великой Раздачи укутал себе колени — по черному полю шитые золотом мудреные системы небесных светил. Крабат воткнул свой посох в землю и поплелся с холма — ему казалось, что на ходу скорее что-нибудь придумает, чем сидя на месте.
Но и на ходу он ничего не придумал, как ни хотелось ему найти для нее что-нибудь теплое; тогда он повернул назад и уже издали заметил, что на его посохе висит нечто странное — вроде медведя, из которого вынули нутро. Когда он подошел поближе, оказалось, что это нечто походило на медведя лишь лохматостью и мягкостью, а больше ничем, ибо медведь ни за что не смог бы вылезть из этой шкуры: ни входа у нее не было, ни выхода.
Смяла заплясала от радости и, спросив: «Откуда у тебя такая прелесть, Крабат?», не дожидаясь ответа, заявила: «Я сошью себе из этого шубку, вечера нынешним летом такие прохладные».
Крабат пропустил мимо ушей ее вопрос — ведь женщины все равно не верят удивительным происшествиям, которые на каждом шагу случаются с мужчинами, — и сказал: «Я думал, может, тебе это понравится».
Целую неделю Смяла кроила, скалывала и шила, и наконец шубка была готова. Спереди она доходила до колен, а сзади немного свисала углом; Крабат заметил это и мог бы указать, если бы его спросили, но его не спросили.
Хотя в то лето вечерами и впрямь было довольно прохладно, но комаров развелось такое множество, что с каждым словом заглатывалось штуки по три; правда, Крабату, если он не собирался беседовать с самим собой, некому было и слова сказать: мельник с недавних пор завел себе подружку, молол вместе с ней день и ночь без продыху и на глаза не показывался, а Смяла со вчерашнего дня по какой-то непостижимой женской причуде вдруг онемела и оглохла. Крабат, из чистого любопытства заглянувший накануне на мельницу, позволил себе заметить, что та девица свое дело знает.
Но человек не рыба, вот Крабат и сказал своему посоху — или, вернее, просто так, в звенящий комарами воздух: «Хоть бы их птицы сожрали». Только он это вымолвил, налетели откуда ни возьмись какие-то невиданные суетливые пташки и набросились на комариный рой, как впоследствии Святой Михаил на гуситов под Бауценом.
Смяла подошла взглянуть и сказала, что это летучие мыши.
Крабат чуть было не возразил, что это козодои и что он сам их создал, но, обрадовавшись, что Смяла заговорила, удержался. А себя самого убедил, что молчит потому, что еще не совсем уверен, вправду ли его посох волшебный и может творить чудеса.
Эту уверенность он приобрел на следующий день. Войдя в лес, он сжал посох в руке и промолвил: «Пусть на одних деревьях растет черника, а на других брусника». На обратном пути он увидел на опушке рябину и бузину и понял, что посох и впрямь творит чудеса, хоть и не совсем такие, каких от него ждут: вместо брусники получилась рябина, а вместо черники бузина.
Выбрав удобную минуту — волосы Смялы разметались по его груди, их сердца еще учащенно бились, но темная волна уже схлынула, — он заговорил об этом со Смялой. Теперь чудо казалось ему не таким уж и чудом, и что получилось не совсем то — не таким уж и важным, а главное, неопасным. Он слегка пофилософствовал на тему о несовершенстве мира, установил непреложную логическую связь между собственным разумом и нравственностью — с одной стороны, необходимостью доделывать мир за Творца — с другой, и непонятной чудодейственной силой резной палки — с третьей, и в конце концов убедил себя, что достаточно хотеть добра, чтобы и получилось добро.
Но Смялу убедить не удалось, ею овладел страх, — неодолимый, идущий откуда-то из глубины страх. «Почем знать, что получится, когда несуществующее осуществится? Я видела во сне ужасных драконов, похожих на твоих летучих мышей, только те во много раз больше и летают со страшным грохотом. А главное, — она вздрогнула, — главное, они охотились за нашими детьми».