А девушке я сказал, что пойду на биологический факультет. Мария рассмеялась: «Считать лепестки и открывать неизвестную бабочку? Это не для тебя».
Я сорвал стебелек ржи и сказал: «Тут целый химический комбинат, и в тех дубах, мимо которых мы прошли, тоже. Почему не предположить это же и о людях с собаками на поводке, охраняющих карьер?» «А как же я?» — спросила она. То ржаное поле кончилось, другое началось, межа между ними — глубокое теплое ущелье, взлетающая ввысь гондола огромного, до неба, голубого колеса, ощущение чужого тела под моей сразу взмокшей рукой, необозримая даль, посреди которой раздвоившийся «Я» — и едва заметная точка, и ее наблюдатель.
Моя рука знает свое дело — откуда, собственно? — а глаз у меня две пары, одна закрыта и вслепую пробирается сквозь свой первый раз, вторая открыта и видит, как тот охранник с гармошкой оскалил свои собачьи клыки — один из нумерованных потерял деревянный башмак, и я говорю себе — не тогда, в ущелье, а много позже, — что собачью натуру надо хирургически удалять из человека, как опухоль.
Мария, нежная, мечтательная Мария, смотрит не на меня, она смотрит на Лоренцо Чебалло, сидящего в тени, отбрасываемой зеркалом, — грубо скроенное, почти квадратное крестьянское лицо, крутой и холодный, как ледяная глыба, лоб, он улыбается — это видно только тому, кто его знает. Мне видно, и я его боюсь. Вернее, я ненавижу его за то, что боюсь. Его улыбка предназначается, вероятно, Марии, глаза у нее все еще такие, какие были до первого раза. «Таких, как она, миллионы, — говорит Чебалло, — разобрать ее на части и вновь собрать мне легче, чем дешевый будильник-штамповку».
Вероятно, его улыбка относится и к Хоулингу, пригласившему нас, своих коллег, сюда, чтобы за круглым столом обменяться мыслями о моральных и этических аспектах наших исследований и выяснить, насколько соответствуют истине слова, сказанные одним из нас: каждый следующий шаг в этом направлении приближает человечество к той черте, за которой начинается крутой спуск в преисподнюю. Он закрыл свой институт, потому что не хочет участвовать в этом. На призыв последовать его примеру мы пожимаем плечами: разве это выход?