- А вот и я! - в дверь просунулась голова тайного принца, а потом и весь он зашел, с мешком в руках, - Не грусти, красавчик! Ждут нас, давай, помоги мне, - и Герасим Василич, не раздумывая, развернул покойника от покрывала и ногами вперед стал толкать в мешок, - Да подними его, что ты ждешь?
Бача трясущимися руками подняла середину негнущегося тела, и сообщник ее споро, явно не в первый раз, натянул на труп мешок и мешок завязал веревкой:
- А теперь понесли! Ты голову, я ноги. Мне врачишка наш на радостях телегу выдал, ждет внизу. Он сам не свой стал, как услышал, что покойнику и дня нет, - весело и бодро Герасим Василич подхватил тело за ноги, кивнул Баче, та взялась за плечи, что ли, - Ты же сам лекарь, что же ты трясешься? - удивился Герасим Василич.
- Я только начал учиться, - пояснила Бача блеющим голосом, - Как же мы понесем, там в гостиной люди?
- Да спят они все, как куры - стемнеет, и все уже на боковую, - беспечно пояснил тайный принц, - правда, шел я сюда - повстречал в коридоре миллионщика нашего, фон Диглера, тот в шляпе, с тросточкой, и на меня смотрел как на говно, а сам небось туда же, к Паливцам, других-то мест у них нет.
Герасим Василич приоткрыл дверь, выглянул, махнул рукой - и они понесли. По коридору, по лесенке, по полутемной гостиной - на улицу, на телегу, и сразу же под рогожу. Герасим Василич уселся на телегу, взял вожжи, цокнул:
- Нно! - и кивнул Баче, - Запрыгивай, красавчик!
Бача села на край телеги - выходит, покойнику в ноги - и телега поехала. Милейший городок был Волковыск, особенно в темноте, и хорошо, что быстро закончился, и телега выехала на окраину. В дороге Герасим Василич болтал ногами и даже пел - такой он был оптимист. Бача все пыталась унять скачущее сердце - ей мерещилось, что из темноты вот-вот вышагнет по их душу полицейский патруль.
- Вон гнездилище его, - тайный принц кивнул на беленый скромный домик, - А вон и он сам, ждет, трепещет, не терпится ему, душегубу.
- Отчего душегубу? - не поняла Бача, ведь лекарь извлекал мертвых из могил, а не резал их на большой дороге.
- Оттого, что из-за жадности своей люди грех на душу берут, - отчего-то зло ответил Герасим Василич, - Лекарь за свежих вдвое платит, вот и делает ему кое-кто... свежих...
Бача поняла, что не так далека она была от истины с большой дорогой и, возможно, спутник ее тоже был в этом деле не без греха. Доктор встретил их у калитки - лысый, рослый, больше похожий на мясника. В темноте не очень-то видно было, каков он, но, похоже, такой и сам мог по ночам промышлять. Он глянул вскользь на Бачу, сунул нос в мешок, раздул ноздри, принюхиваясь, и сказал удовлетворенно:
- Славно, Гера. Возьми ноги, мы сейчас вдвоем в подпол его оттащим, на лед.
Гера подмигнул Баче, подхватил покойницкие ноги, лекарь взялся за верхнюю часть тела, и втроем скрылись они за калиткой, в кустах акации. "Прощай, Петек" - с тоской и стыдом подумала Бача. Но со своей нищетой она могла предложить покойному слуге разве что общую могилу - а намного ли это лучше? Бача спрятала лицо в ладони и так сидела, пока не вернулся ее непризнанный принц. Герасим Василич вынырнул из куста:
- Слезай с телеги, красавчик, она не наша, - напомнил он и вложил в Бачину руку серебряную монетку, - Все по-честному, не обсчитал.
Бача спрыгнула с телеги, и лошадь махнула в темноте хвостом, отгоняя гнус.
- К Паливцам? - напомнил неунывающий принц, - Ежели ты не хочешь, то иди в гостиницу один. Я-то к Паливцам, играть теперь есть на что, и я своего упускать не желаю.
Герасим Василич вприпрыжку устремился по темной улице, и Бача волей-неволей поспешила за ним. Она устала и хотела спать, и играть ей давно расхотелось, но в незнакомом городе ночью идти одной было страшно. Город Волковыск в темноте был в точности как город Шклов, с такими же лопухами на обочинах, зонтами борщевика и кособокими белеными домами. И здесь, наверное, как и в Шклове, шныряли по ночам лихие ребята и бродили прожорливые загулявшие свиньи. И свиней Бача боялась куда как больше.
- Для чего лекарю покойники? - спросила Бача своего спутника, и веселящийся принц ответил:
- Изучает он течение жизни, отчего люди помирают, отчего живут. Книгу пишет, хочет в Сорбонне издать. В Париже его бы давно на костер, а у нас - беззаконие, раздолье. Дал полицмейстеру на лапу - и гуляй.
- Так он француз? - удивилась Бача.
- Не, из жидовинов, - отвечал Герасим Василич, - но родом откуда-то оттуда, из Марселя, что ли.
Бача хотела спросить еще, почему ее спутник считает себя сыном герцога, но тут Герасим Василич остановился под слабо горящими окнами, задернутыми плотной шторой, и произнес громовым шепотом:
- Приплыли. Вот они, Паливцы.
Он постучал в окно - трижды, причудливой трелью, и за руку втащил Бачу на высокое крыльцо. Дверь приоткрылась, высунулась голова, щедро одаренная усами:
- Гера! Копчик! Что за крендель с тобою?
- Племяш мой, - Герасим подмигнул Баче, - привел вот, жизнь показать.
Дверь открылась шире, они вошли. Здесь было светлее, чем могло показаться с улицы.
- Йонка Паливец, - представил Герасим Василич хозяина игорного дома, - друг мой лепший, мы с ним вот так, - и принц показал два прижатых друг к другу пальца.
- Базиль Оскура, - Бача поклонилась, как настоящий испанский гранд, взмахнув шляпой, и Паливец рассмеялся:
- Гишпанец? Ну, силен ты, Герка! Пойдемте, гости, рассажу вас, как раз за одним столом у меня только двое. Только не взыщите, спектакль сегодня у нас...
Паливец поманил их за собою. В гостиной, где никто в карты не играл, зато девица бойко бренчала на клавикордах, полукругом стоял народ - два купчины, две девочки и прапор - и все с интересом наблюдали "спектакль". Возле клавикордов, опираясь на них рукою, возвышалась, покачиваясь, пьяная в дымину белокурая бестия со свежей отметиной от канделябра на лбу. Бестия пела. Со лба стекала певуну на лицо тонкая струйка крови, волосы стояли копной, как нимб над мадонной, и в мертвенные, стеклянные глаза словно гляделся дьявол. Хорош, мерзавец... Певец помогал себе петь, дирижируя холеной изящной лапкой - Бача только по лапке с перстнями его и узнала. Надменный миллионщик из губернаторского номера.
"Universelle große Liebе... mein magisches Spielzeug in der Leere..."
- Вот-вот уберем-с, - посулил гостям Паливец.
Бача невольно - все же нужно ей было спать ложиться, а не идти играть - засмотрелась на поющего "миллионщика". Встала к нему в опасной близости. Забыла от усталости, какое действие ее испанская красота в мужской ипостаси производит на некоторых содомитов. Пьяный певец остановил на глазастом темноволосом кавалере свой жуткий стеклянный взор, качнулся, не переставая горланить, и сделал дерзкое поползновение. То ли обнять, то ли вовсе одарить поцелуем. Он весь подался навстречу, так и прянул - к сказочному красавцу, и даже успел уже дотронуться до рукава, и почти коснулся губами волос...Принц Гера не растерялся, осадил наглеца - пятернею в лоб:
- Ишь, разгубастился! Миллионщик сраный, - и за руку увел оцепеневшую Бачу в соседний зал.
- Уберем-с, - пообещал еще раз Паливец. К дебоширу спешил уже молодчик в русском платье, закатывая рукава. "Миллионщик" стоял с потерянным видом, больше не пел, провожал алчным взглядом исчезающего в соседнем зале красавца.
В другом зале играли в "двадцать и один", Бача еще подивилась утонченности волковысских вкусов. Паливец усадил их за стол к двум другим игрокам и умчался разбираться с певцом-дебоширом. Как только начали раскидывать колоду на старшую карту, и банкир - Бача сидела от него слева, и у нее выходила последняя рука - дал ей срезать и раздал карты - все, кавалер Базиль Оскура проснулся. Кончились и усталость, и сонливость, глаза открылись и вовсю следили за игрой. Так старый, больной актер, как только загримируется и шагнет на сцену, забывает о своих болезнях и несчастьях, играет, бедняга, до самого антракта, и уж в антракте - помрет. Так и Бача играла, вернее, играл за нее красавец Базиль Оскура, и опять, стервец, остался в хороших плюсах. У принца Геры аж глаза раскрылись - кого привел он с собою за стол. Сам Герасим Василич свой ночной заработок продул. Продулся, засобирался, и Баче пришлось вставать из-за стола вместе с ним, чтобы вместе и дойти до гостиницы.