Последние слова подействовали на Веру Андреевну утешающе. Конечно, кто как не дети – опора в старости. А тут еще Надежда объявила о своем намерении выйти замуж. Началась предсвадебная сутолока, и снова закрутилась она по дому, «как белка в колесе».
После свадьбы остался погостить средний сын с невесткой и ребятишками. Понравилось им в хуторе. На следующий год обещали опять приехать. Проторили дорожку на «сельский курорт» и другие дочери и сыновья. Отпуск в деревне провести – худо ли. Воздух чистый, продукты свежие, а как встречает детей и внуков мать – кажется и устали не знает! Летает, как на крыльях, от печки к погребу, от погреба к огороду, норовит помидор да яблоко порозовее сорвать, пирог попышнее спроворить. А уж без гостинца никто из деревни в город не возвращался. Василий нередко ворчал на жену:
– Все готова отдать. Так и самим ничего не останется. – Полно тебе, – отмахнется Вера Сергеевна, городишь сам не зная чего.
Эх, Вера Андреевна, золотое твое материнское сердце. И кто гадал-думал, что вскоре огорчит, омрачит светлую душу твою черная неблагодарность!
Первый гром – муж «задурил» на старости лет. Да только ли на старости? Говорили же, не раз говорили добрые люди: не очень-то убивается на работе Василий, плохой пример детям подает, не больно о семейном тепле заботится. «Не надоест вам языками чесать», – отмахнется бывало, услышав это, Андреевна.
Но, оказалось, со стороны-то люди видели больше. Ушел к другой женщине Василий Трегуб. Развелся с Верой Андреевной. Как раз в тот год, когда младшему, Виктору восемнадцать исполнилось, и закон не мог уже принудить Василия оказывать материальную помощь.
Удар для Веры Андреевны был настолько велик, что слегла она в постель. Ухаживали за нею соседки. И, спасибо им, встала на ноги.
С тех пор прихварывала Андреевна частенько. Сказались бессонные ночи, бесконечные хлопоты и заботы, да и годы давали о себе знать, как-никак за пятьдесят пять перевалило. Однако потихоньку за хозяйством следила. Жить-то надо.
Летом снова приехали дети в гости, отца бранили, о беде семейной сокрушались, но о трудностях материнских в материальном плане речи не вели. Да и не желала никакой помощи Вера Андреевна. Спасибо за то, что не забывают, приезжают.
А Василий Трегуб между тем не ужился и в новой семье, опять перекочевал, правда, брака не регистрировал. Однажды, собираясь приколотить какую-то доску на чердаке, сорвался с лестницы и разбился насмерть.
Наследство его делили на пять частей, на пятерых детей. Вера Андреевна не мешала этому. Все правильно. Какая она участница, коль разведенная.
Поделили на пять частей и сумму, вырученную от продажи дома. И все было бы хорошо, если вдруг Катя, старшая, не спросила:
– Мам, говорят ты после развода двести рублей отцу задолжала. Успела отдать-то?
– Нет, – ответила старушка, не понимая, к чему клонит дочка, – двести рублей за мной осталось.
– Так ты отдай их нам, а мы меж собой поделим.
Вера Андреевна растерянно заморгала глазами. Разве так шутят. С мольбой обвела взглядом других ребят – смотрят цепко. Пробормотала:
– Нету, дети, сейчас денег у меня.
…Мелькает перед моими глазами злое лицо младшей дочери Веры Трегуб – Надежды. (Я приехал к ней первой по письму из Нового Зеленчука, поведавшему об этой невероятной истории). Не выходит из памяти надрывный крик:
– Затвердили все: родные, родные! Какие мы ей родные, кроме Витьки. Наша родная мать умерла, а отец женился вторично.
Это была… правда. Действительно Вера Андреевна выходила замуж за вдовца, на руках которого осталось четверо ребятишек. Младшей, Надюшке, было тогда полгода. Это ее, крохотную и беспомощную увидела она сразу же, когда зашла к соседу после смерти его жены, чтобы посочувствовать горю. Увидела и заплакала от жалости…
Обидно и горько сознавать ей, что оказалась она обманутой мужем, но еще больнее чувствовать, что выросли черствыми и дети. Где-то умом она понимает: потому и выросли они эгоистами, что перед взором их был пример не только доброты и отзывчивости, но и холодной, жестокой расчетливости отца. А материнское сердце не приемлет жестокости.
Вот сидит она, сгорбленная, в старенькой вязаной кофте, вытирая белым платочком слезящиеся глаза:
– На алименты на них подать? Что вы, что вы! Разве можно позорить. Родные же они мне…
Не меняя фамилии
Широкая деревенская улица ему кажется узкой. Он идет по ней, робко прижимаясь к домам, ежась, как от холода. Анюта, маленькая голубоглазая девочка, приоткрыв дверцу крыльца, выжидательно смотрит на него. Ведь это ее отец. Она все еще надеется, что папка сейчас шагнет к дому, подымет ее на сильные руки, прижмет к своей груди, спросит ласково: «Ну, как дела в школе, ласточка моя?» – «Хорошо», – ответит она. И тоненькими ручонками обовьет батькину шею, прильнет к его загорелой колючей щеке. Но он торопливо проходит мимо, сворачивает в переулок и быстро идет к другому дому, где тоже есть маленькая девочка, но вряд ли она ждет этого человека так, как ждет его Анюта.