Припахивало это психиатрией, а не фантастическим романом. Шизофреники бывают на диво убедительны.
— Я одна пойду, — сказала я. — Тут ходьбы на три минуты.
— Мужу позвони, — сказал Сват.
На миг я почти обиделась. Но тут же поняла, что говорит он здраво. Я позвонила Лёвушке.
— Слушай, солнышко, — сказала я, как только услышала его «приветик» в трубке, — а встреть меня? Во дворе темно что-то…
— А ты где? — спросил Лёвушка встревоженно. — Около дома? А я только из офиса вышел… Буду минут через двадцать, только-только, если в пробке не застряну…
— Да ты не нервничай, — сказала я тут же. — Это я капризничаю. Я у подъезда стою, я думала, ты дома. Приезжай скорей, будем ужинать.
Лёвушка промурлыкал что-то ласковое и дал отбой. Мы со Сватом вышли из кафешки. Заморосил дождь, хмурая темень напоминала октябрь, а не декабрь.
— А больше некому тебя встретить? — спросил Сват.
Мама, сидевшая с Зайчиком, явно отпадала. Не хватало ещё, чтобы она увидела меня в общества Свата. Моя мама не из тактичных.
— Ладно, всё, — сказала я в манере школьницы-динамщицы. — Я побежала, а то мы оба намокнем. Твой монстр, кто бы он ни был, уже телевизор смотрит — в такую-то погоду. Ни одно живое существо в такую мокреть по доброй воле не выползет. Чмоки-чмоки, была рада повидаться. Желаю успехов в работе и в личной жизни.
— Ага, — сказал Сват.
И это «ага» закрыло все скобки. Кое-кто из моих одноклассников мёртв, а кое-кто, видимо, в те же девяностые, сошёл с ума. И вот теперь рассказывает, как был ментом, как ловил агрессивных инопланетян, как работает давно почивший в бозе КГБ…
У Свата — глаза психа. Очень обаятельного маньяка. А я-то думала — откуда эта сверхчеловеческая проницательность…
Заскочив под арку, в свой двор, я сразу почувствовала себя легче.
Ходьбы было не на три минуты, а минут на пять. Может, на шесть.
Длинный двор окружали пять многоэтажек: две стояли боком, а три — торцом. И мне предстояло пробежать полтора дома, с десяток подъездов. Так рутинно, что обычно этой дороги и не замечаешь.
Я просидела со Сватом в кафе минут двадцать-тридцать; ещё не поздний вечер — двор был не совсем пустынен. У парадных и на автомобильной стоянке уже горели фонари, зажглись фонари над гаражом — было не так уж и темно. На той же площадке, где Сват выгуливал свою собачку, маячили толстые тётки и тоже выгуливали болонок; фонарь их хорошо освещал, лучше, чем Свата. Компания подростков на сдвинутых скамейках пила пиво и вопила. Обстановка не подходила ни для Чикатило, ни для графа Дракулы — такого рода чудовища предпочитают уединение, а с уединением было плоховато.
Но тяжёлые шаги сзади меня всё-таки напугали.
Я быстро обернулась, взглянув краем глаза — не удержалась. За мной шёл громадный страшный мужик. Только этого и не хватало.
Я обернулась откровеннее. Он и впрямь был страшен, хоть боковым, хоть прямым зрением. Жёлтый фонарь над подъездом осветил унылую горилью морду и нескладную фигуру дегенерата. Я остановилась, принялась рыться в сумке, пропуская его вперёд, а он, проходя, смерил меня отвратительным взглядом. Людоедским.
Я уже жалела, что выпроводила Свата. Этот урод был, судя по морде, способен на всё, вдобавок, зачаточный интеллект явно не давал ему предвидеть последствия поступков — страх перед наказанием такого не остановит. Я бегло осмотрела двор — и увидела, как по дороге, шагах в десяти от меня, бредёт интеллигентного вида дедушка. Воротник его пальто был поднят, а непокрытая седая голова уже покрылась водяной пылью.
— Простите, — обратилась я к деду, — вы не могли бы… Вы ведь идёте в ту сторону? Вы не проводите меня до подъезда? Вон того, где трансформаторная будка.
Дед улыбнулся.
— Охотно, — сказал он сипловатым голоском. — Это даже лестно.
Впереди, почти напротив моей парадной, стоял и курил дегенерат. Мне показалось, что он за мной следит — и стало по-настоящему страшно. Дедок ничем не сможет мне помочь, если эта горилла решит напасть. Но бежать и кричать, как советовал Сват, было глупо.
Дед взглянул на меня — у него было лицо пожилого киноактёра из советского фильма — и перевёл взгляд на маньяка. Мина деда сделалась озабоченной и тревожной.