Столь “категорическое отрицание ряда ценностей Запада и склонность к радикальным методам борьбы… дали основание ряду учёных, публицистов и политиков ввести в оборот термин “исламо-фашизм”, который впервые использовал французский писатель и публицист Максим Роденсон, обозначивший им режим революционной исламской диктатуры в Иране после событий 1979 года (52).
Причины возникновения этого вида радикального исламизма лучше всего раскрывает Ф. Фукуяма в своей работе “Началась ли история опять? Исламо-фашизм как идеология антиамериканской мировой революции”: “Социологически, причины этого вид радикального исламизма не могут сильно отличаться от тех, которые привели в движение европейский фашизм в начале XX века. В исламском мире большая часть населения в предыдущем поколении была связана с традиционной деревенской или племенной жизнью. Эти люди прошли процесс урбанизации и оказались под влиянием более абстрактной формы ислама, которая зовет их обратно к более чистой версии религии, так же как экстремистский германский национализм пытался воскресить мифическую давно забытую расовую идентичность. Эта новая форма радикального ислама чрезвычайно привлекательна, потому что претендует на объяснение культурной дезориентации, которая вызывается процессом модернизации…
Базовый конфликт, перед которым мы стоим,… затрагивает не только небольшие группы террористов, но и всю общность радикальных исламистов и мусульман, для которых религиозная идентичность затмевает все другие политические ценности…. Они ненавидят то, что государство в западных обществах должно обеспечивать религиозную терпимость и плюрализм, а не служить религиозной истине….
Исламский мир сегодня находится в таком же положении, в каком христианская Европа находилась во время Тридцатилетней войны в XVII веке: религиозная политика ведет к потенциально бесконечному конфликту, не просто между мусульманами и не мусульманами, но между различными течениями мусульман (многие из недавних взрывов в Пакистане являются результатом шиито-суннитской вражды). В эпоху биологического и ядерного оружия это может привести к катастрофе для всех” (53).
Естественно возникает вопрос: почему же либеральная европейская мораль с её принципиальным постулатом “никто не должен жертвовать своими убеждениями ради взглядов или желаний других людей” (24) не воспротивилась вторжению чужеродной морали и почему “дав все возможные материальные блага людям из третьего мира, Европа не сумела привить им европейские ценности” (54)?
А дело в том, что в настоящее время в Европе классические либеральные ценности практически вытеснены социал-демократическими и неолиберальными ценностями, которые, имея разные корни и апеллируя к разным аргументам, обосновывают необходимость примерно одних и тех же социальных функций и институтов (55).
Идеологи нового либерализма принципиально пересмотрели классическую теорию либерализма. С их точки зрения, для свободного развития индивида “государство должно предоставить своим подданным возможность самим получить все необходимое, чтобы стать полноценными гражданами” (56), а средства для этого должна дать “обобществленная экономика” (57), позволяющая государству решать соответствует ли доход вкладу человека в общее благо, и если будет признано, что не соответствует, то часть его через налоги перераспределять на социальные нужды (55).
Но особую роль в подготовке почвы для будущего краха либерализма сыграли те новые либералы, которые начали обосновывать и отстаивать коллективные права этнических и культурных групп. Так получила большую известность работа Ч. Тэйлора, в которой он доказывал, что групповая принадлежность является необходимым элементом идентичности людей, а отсутствие публичного “признания” этих особенностей, связанных с принадлежностью к группам, означает умаление их достоинства. А потому, для утверждения равного достоинства всех членов общества, государство должно признавать равную ценность и равное достоинство различных групп, что в свою очередь должно повлечь за собой уважение норм и практик этих групп и принятие мер для их защиты и сохранения, т.е. в известной степени неравное обращение с членами разных коллективов (58).
Ещё более жёстко обосновал необходимость государственной поддержки автономных “слабых” групп W. Kymlicka. По его мнению, вообще не существует абстрактных индивидов, а есть только члены культурных групп. И поскольку “в государстве всегда существует обслуживающая всё общество социетальная культура, основной функцией которой является обеспечение лояльности, подразумевающей готовность откликаться должным образом на призывы государства и общества” (59), то автономные культуры оказываются в положении маргиналов. И поэтому истинно либеральное государство должно обеспечить автономность этих групп, позволяющую сохранять особенности их культуры (60).