Сэцуко. Верность? О чем это вы?
Тетушка. Видно, не можешь его забыть. Что ни говори, а законный муж… Почему у вас не было детей? Ведь больше двух лет были женаты.
Сэцуко. Иногда мне кажется, если бы у нас родился ребенок, не случилось бы этой драмы…
Тетушка. Это уж точно. Когда есть ребенок, мужчина тоже поневоле за ум берется… Почему же все-таки у вас не было детей? Видно, он не хотел… Ну и тип!
Сэцуко. Мы ведь учились, и думали, что ребенок может нам помешать…
Тетушка. Ага, шли, значит, на всякие хитрости, только бы не иметь детей! Нынче это в моде.
Сэцуко (смеется). Трудно с вами говорить, тетя… Я сбегаю в лавку на углу, позвоню оттуда. (Направляется влево.) О, сэнсэй, добро пожаловать!
Со стороны сада входит пастор.
Пастор. Я вижу, вы готовитесь к переезду. И тетушка помогает?…
Тетушка. Хорошая погода, не правда ли?
Пастор. Да, все эти дни погода стоит отличная. (Отвечает на поклон Кэнскэ, который возвращается, вытирая платком руки; потом обращается к Сэцуко.) Как отец?
Сэцуко. Спасибо, он сказал, что сегодня чувствует себя хорошо.
Пастор. О, а вот и он.
Появляется Кадзуо, толкая перед собой коляску, в которой сидит Умпэй.
Вам с каждым днем все лучше. И цвет лица хороший.
Умпэй (исхудавший, осунувшийся, с отсутствующим взглядом). У-у-у, д-д-да. (Бормочет что-то нечленораздельное.)
Кадзуо. Как дела в церкви?
Пастор. Благодарю вас… Да, кстати, недавно нас посетил Кимура-сан из церкви Исиномаки, говорил, что у них тоже намного возросло число верующих.
Кадзуо. В последнее время церковь процветает. Почему, интересно?
Пастор. Это, знаете ли, результат общих душевных переживаний.
Кэнскэ. После маньчжурских событий[6] народ все время в напряжении.
Пастор. Это естественно. Левое движение уже совсем бессильно[7]… А эти события заставили людей критически оглянуться на самих себя…
Кэнскэ. Если эти события приведут к улучшению экономической конъюнктуры, будет прекрасно.
Кадзуо. Я думаю, так и произойдет… Да вот, например, как, по-твоему, сколько стоит сейчас акция текстильной фирмы Тохоку?
Кэнскэ. Я слышал, что они стали поставщиками армии.
Кадзуо. В том-то и дело. Можно подумать, что эту жалкую фирму взял под свое покровительство бог удачи… Одна их акция стоит сейчас шестьдесят пять иен!
Кэнскэ. Шестьдесят пять иен?!..
Кадзуо. Да. А когда отец продал фирму, цена акций была всего лишь восемь иен. Просто ирония судьбы!
Кэнскэ. Да, прискорбно, очень прискорбно…
Кадзуо. Если бы только это… Говорят, предприятие расширяется, нанимают рабочих. Причем только временных, главным образом детей… Ты, наверно, знаешь, что во время той забастовки я от имени отца вел переговоры с новым главой фирмы и мы условились с забастовочным комитетом, что уволенных будут принимать на работу в первую очередь. Однако нынешние директора полностью игнорируют этот пункт.
Умпэй. Ун… ун… (Что-то пишет пальцем в воздухе.)
Сэцуко (глядя на его палец). Так… так… (Пастору.) Сэнсэй, он просит вас отведать вот это. (Подает тарелку с инжиром.) Из тетушкиного сада.
Пастор. Ах, какая прелесть!
Тетушка. Только что собранные…
Пастор. М-м, как вкусно, просто объеденье…
Сэцуко уходит.
Кэнскэ. Будь хозяин здоров, он сам уладил бы все дела. Пусть даже акции фирмы упали тогда в цене, за недвижимое имущество можно было выручить двести, а то и триста тысяч иен, а так все пошло кредиторам.
Кадзуо. Ничего, это даже к лучшему. Теперь я на себе испытал, что значит быть рядовым служащим.
Пастор. Напрасно вы отказались от должности помощника управляющего филиалом банка.
Кадзуо. Если уж падать, так на самое дно… Сам я, по сути дела, никакими достоинствами не обладаю, единственное, чем я блистал, это авторитетом отца.
Кэнскэ смеется.
Да нет, правда же… Разумеется, приятнее слышать, будто ты сам подал в отставку, по доброй воле, но все эти типы только и ждали, когда же наконец я напишу заявление.
Кэнскэ. Ну что вы, не может быть… Ведь филиал банка в Исиномаки, где вы служили, самый солидный. И, как бы там ни было, именно ваш отец и вы заложили прочный фундамент его процветания.
Кадзуо. Разве эти господа способны на благодарность? Им ничего не стоит просто так резко изменить свое отношение к человеку. Ну и пусть. Я плачу им тем же – работаю спустя рукава.
Кэнскэ (смеется). Не надо с таким предубеждением относиться к людям… Вы сами, Кадзуо-сан, тоже очень переменились…
Пастор. Матушки вашей нет дома?
Кадзуо. Она дома, но у нее гостья.
Пастор. Тогда, может быть, зайти в другой раз? Собственно, я по делу, насчет подарков для солдат действующей армии.[8] Мы хотим привлечь к сбору женское благотворительное общество.
Кэнскэ. Я слышал, в Маньчжурии уже ударили морозы.
Кадзуо. Не выношу, когда эти молодчики из молодежных организаций орут на привокзальных площадях, провожая солдат.[9] Ну что им далась Маньчжурия?… Впрочем, я, может быть, не прав, рассуждаю чересчур субъективно… Нервы пошаливают.
Кэнскэ. Лучше поменьше думать и беречь здоровье.
Пастор. Разумеется, разумеется…
Голос О-Иси (чем взволнованней она говорит, тем сильнее слышится в ее речи местный акцент). Это вовсе не значит, что я не верю вам, госпожа. Просто пока не увиделась с вами, душа была не на месте… Да…
Входит О-Иси. Следом с недовольным видом идет О-Маки.
О-Иси (всем кланяется). Прекрасная нынче погода, господа… (Подходит к Умпэю.) Господин, сколько лет, сколько зим! Простите, что долго не давала о себе знать…
Умпэй. У-у-у…
О-Иси. Господин, это я, О-Иси.
Умпэй. М-м…
О-Иси (пораженная тем, как сильно изменился Умпэй). Господин, вы не узнаете меня? Это я, О-Иси.
Умпэй. А… ум… (Машет рукой, нетерпеливо стонет, поворачивается к Кадзуо.) Ун… ун…
Кадзуо (смотрит на палец отца, который что-то пишет в воздухе). Все время требует: «Покупай, покупай». За биржевого маклера меня принимает, что ли?
О-Иси (громко, Умпэю прямо в ухо). Господин, это я… Симэка Ваша Симэка!
Умпэй (как будто узнал ее, в его лице что-то дрогнуло) У-у-у… (Опять пишет в воздухе пальцем.)
О-Иси. Да, видно, ничего не поделаешь… Больше я не настаиваю… Но взамен, госпожа, хочу попросить вас хоть немного помочь деньгами…
О-Маки. Право, мне неловко повторять одно и то же, но вы сами видите, в каком мы все положении.
О-Иси (смеется). Рыба, хоть и протухнет, все рыба… Вы очень выручите меня и дочь, если пожертвуете две-три тысчонки, всего-то, из ваших карманных денег…
О-Маки. Что вы, откуда у меня такие деньги?
Пастор и Кэнскэ отходят в сторону. Слева поспешными шагами возвращается Сэцуко. При виде О-Иси застывает на месте.
О-Иси (нарочито громко). Мне, конечно, неудобно говорить вам об этом, но, честно говоря, я отдала любимую дочь господину, потому что он обещал через три года записать эту гостиницу на ее имя. И вот, госпожа, без моего ведома гостиницу отдали в залог, а тут как раз случилось это несчастье… Я спохватилась – ан поздно, и нас с дочкой прогнали, словно приблудных кошек, даже пожаловаться некому.
О-Маки (едва сдерживая гнев). Я сделала бы для вас все, что в моих силах, но дать денег, понимаете…
О-Иси. Нам хватило бы трех тысяч иен. По нынешним ценам гостиница стоит пятьдесят, а то и все шестьдесят тысяч, а ее отдали в залог всего лишь за тридцать… Да что уж, теперь говорить об этом бесполезно, оттого я и прошу у вас хоть десятую часть того, что вы получили. Хочу открыть небольшую лавчонку.
6
Речь идет об оккупации северо-восточных районов Китая в 1931 г., где японцы в 1932 г. учредили марионеточное государство Маньчжоу-го и расквартировали свою Квантунскую армию.
7
Одновременно с оккупацией Манчжурии правительство приступило к «умиротворению тыла», иными словами, обрушилось с массовыми репрессиями на прогрессивное движение в стране.
8
Оккупация Маньчжурии совершилась отнюдь не бескровно, она натолкнулась на упорное сопротивление китайского народа. Поэтому Квантунская армия с полным основанием могла называться «действующей».
9
Отправка японских войск в Китай обставлялась ура-патриотическими выступлениями. На вокзалах, откуда уходили воинские эшелоны, родственникам, провожавшим солдат, ни в коем случае не полагалось выражать грусть, не говоря уж о слезах; все обязаны были демонстрировать величайшую радость, отправляя своих сыновей, мужей и братьев на «служение великой Японской империи».