продукцию начинает насыщаться, они же должны найти новую, назревающую потребность
и вновь рациональные способы её удовлетворения. В числе последних все нарастающую
роль приобретают нововведения.
Построенная же у нас СМЭ, вся экономическая и общественная система на деле
оказались несостоятельными. Эта модель и эта система исходили из того, что число
экзогенно, “телеологически” задаются соответствующие параметры производства и
распределения продукции и весь народ существует лишь для того, чтобы производить сталь, уголь, цемент, машины, зерно и другую продукцию, строить новые заводы и фабрики. На
деле же и по глубинному смыслу сам экономический механизм должен заинтересовывать
людей в производстве и НТП, и люди сами должны решать, где им работать, что
производить и покупать, куда девать свои сбережения и иметь ли собственность в качестве
гарантии личного благосостояния и свободы.
Следствием созданной в СССР экономической модели стали снижение трудовой
мотивации, хищническое отношение к ничьей собственности, развитие теневой экономики, отсутствие органического научно-технического прогресса, растущая зависимость от
западных технических новшеств, перенакопление экономики излишками ресурсов труда,
капитала и материалов, рост дефицита и т.д. Но самое страшное – это порча людей. Людей
такая система делала несамостоятельными, отучала их думать и анализировать, приучала к
послушанию и даже холопству, к постоянному ожиданию команды сверху, к
безответственности и безынициативности. Наоборот, начальники сплошь и рядом теряли
профессионализм, занимались “общим руководством” и всяческим угождением
вышестоящим инстанциям, умело приспосабливались к выживанию. Номенклатурные
привилегии верхов стимулировали массовый карьеризм, приспособленчество, стремление
залезть повыше по социальной лестнице, не считаясь со средствами.
В свою очередь сама номенклатура со временем все больше отходила от своих
утопических целеполаганий (“догнать Америку”, построить коммунизм к 1980 г. и т.д.) и все
больше сосредотачивалась исключительно на собственных интересах. И Сталин, и созданная
им экономическая модель вполне устраивали новую советскую номенклатуру. Но
централизованное государственное планирование производства и распределения продукции
создало на деле не только самую громоздкую, но и самую неэффективную систему, породившую невиданную расточительность факторов производства и принудительный труд.
Апогеем в демонстрации “преимуществ” сталинской модели экономики стал период
брежневизма, или застоя (1964-1982 гг.), когда заложенные в этой модели принципы и
административные механизмы стали давать те реальные результаты, которые рано или
поздно они и должны были дать.
Это – отторжение всех попыток реальных рыночных реформ и перехода к
интенсификации производства. Это – апатия к научно-техническому прогрессу. Это –
превращение власти как в центре, так и на местах в узкие группы “единомышленников”, защищающих нетленные “социалистические ценности” Это – неостановимое снижение
эффективности производства, темпов его роста, нарастание социального недовольства и
зависимости от помощи Запада.
Справедливости ради, надо сказать, что в 60-70ые годы под руководством А.Косыгина
были сделаны две важные попытки осуществления рыночных реформ (1965 и 1979 гг.).
Много говорилось о переводе государственных предприятий на полный хозрасчёт, о
необходимости ориентации производства на такие показатели, как прибыль и
рентабельность, о правах предприятий на свободную реализацию сверхплановой продукции
и т.д. Однако отраслевые министерства не поступились своей властью и сделали всё, чтобы
предприятия не получили слишком много экономической свободы.
Основные идеи косыгинских реформ были реализованы в годы горбачёвской
перестройки. Всё это привело к развитию рыночных отношений, интеграции рыночных
механизмов в плановую систему и даже к ликвидации Госплана СССР. Однако это не
создало настоящего рынка, не привело к отказу от СМЭ, а лишь стимулировало развитие по
ложному пути – по пути “рыночного социализма”.
Но не приходится забывать, что попытка Чехословакии в 1968 г. пойти по пути
“рыночного социализма”, по пути построения “социализма с человеческим лицом”