– Вся туева хуча? – спрашивает Бульбуль. – Ты же знаешь, что нам скажут: многовато мертвинок для простого совпадения.
– Мы знаем, почему последняя команда не извлекла мертвинки? – Тетя Шови уже на взводе. Если постучать по ее башке, услышишь до-диез пятой октавы.
– Нет, – отвечает Фред. – Я даже не знаю, что это была за команда. Не убрали – и все дела.
Дюбонне велит желейке выяснить. Тот говорит, что запрос отослан, но приоритет у него низкий, а значит, надо подождать.
– Стебаные трубные червяки, – рычит Бульбуль, сплетая щупальца чуть не морским узлом. – Лишь бы показать, какие они крутые.
– Трубные червяки – ИскИны, у них нет чувств, – говорит желейка с ИскИнной безмятежностью, которая может вмиг снести крышу. – Как и желейки.
Тут прорезается Глынис:
– Отскань Большой Ю.
– Там все в интерференции, – говорю я. – Шторма…
– Побалуй меня, – перебивает Глынис. – Или ты куда спешишь?
Желейка приспускает нас до середины Главного кольца, и мы вращаемся вместе с планетой, только ускоренно. И, блинский же блин – Вселенная слетела с катушек или мы? – натыкаемся на мертвинки в атмосфере.
Чего быть не должно. Дело не в штормовой интерференции – Большой Ю раздалбывает своим притяжением все, что сжирает. Задолго до того, как я подалась в суши (а это было довольно-таки давно), в юпитерианскую атмосферу перестали посылать зонды. Те не висли спокойно в облаках, и ни один из них не протянул так долго, чтобы добраться до жидкого металлического водорода. Другими словами, сенсоры должны были стать сущими атомами, а маркеры – раздавиться до основания. Мертвинки не могут висеть в облаках, если только что-то их там не держит.
– Это наверняка технический сбой, – говорит Бульбуль. – Что-то такое.
– Ах, меня укачало, я потеряла свою О, – отвечает Тетя Шови, и это – нынешний сигнал всей команде: перейти на семафор.
У двуногих есть язык жестов и древний семафор с флагами, но семафор осьминожьей команды – это совсем другая штука. Осьми-сем изменяется в процессе, то есть каждая команда говорит на другом языке, причем другой он и от разговора к разговору. Записать «сказанное» невозможно, наш семафор не похож на словесную коммуникацию – он работает на консенсусе. Не то чтобы его нельзя было взломать, но и лучший ИскИн-дешифратор тратит на взлом не меньше полдецы. Раскодировка разговора за пять дней не слишком-то эффективна.
Откровенно говоря, я где-то удивлена тем, что двоеходики ЮпОпа позволяют нам семафорить. Их никак не назовешь блюстителями частной жизни, особенно на работе. Речь далеко не только о суши: за всеми работниками на двух ногах, как в Грязюке, так и здесь-у-нас, в рабчасы ведется тотальная слежка. Тотальная – в смысле повсеместная, через аудиовиз: кабинеты, коридоры, кладовые, туалеты. Наживчик говорит, что потому-то двоеходики ЮпОпа всегда такие хмурые – они сдерживают себя до конца рабдня.
Видимо, пока мы впахиваем как надо, им все равно, как мы тут крутим щупальцами друг перед дружкой и какого мы при этом цвета. Кроме того, когда ты тут вкалываешь, беспокоиться о наблюдающих за тобой незачем – лучше уж пусть наблюдают. Никто не хочет помереть в пузыре, ожидая помощи, которая не появится, потому что твой желейка вышел из строя и никто не получил аварийный сигнал.
Короче, мы размышляем о пропавшей материи и маркерах, которых не должно быть в штормовых системах Большого Ю, и сокращаем количество версий до трех: предыдущая команда вернулась и закончила работу, но кто-то забыл это дело зафиксировать; банда падальщиков с траулером прорвалась и нейтрализовала маркеры, чтобы перепродать сырье; или какая-то карликовая звезда ЮпОпа засеивает облака в надежде получить лучший вид на встречку с Океке-Хайтауэр.
Номер три – идея тупейшая: даже если сенсоры проживут до столкновения с Океке-Хайтауэр, они висят не там, где надо, и шторма попортят любую словленную ими инфу, – так что мы все соглашаемся: это оно. Дообсудив дело, мы решаем, что ничего не видели, и, когда ЮпОп спросит, где пропавшие сенсоры, мы скажем, что не в курсе. Потому как, по честной юпитской правде, мы и правда не.
Подбираем все, что можем найти, на что тратим два Ю-дня, засеиваем Гало новыми сенсорами и летим домой. Я звоню в клинику осведомиться о том, как дела у Рыбехи, и узнаю, что ей удалось внести в Список всю команду, так что можно устроить на ее широкой толстой кровати пикник. Но я связываюсь с Голубой, а та говорит, что наша дуреха – на операционном столе.