В шесть часов вечера Икска Сьенфуэгос вошел на паперть собора и расстегнул свой черный плащ. Сокало в этот час мало-помалу пустела. Отправлялись последние переполненные автобусы, торопливо проходили, засунув руки в карманы и зажав под мышкой тетради, студенты, направлявшиеся на вечерние занятия в Сан-Ильдефонсо и в Санто-Доминго. На всех углах продавцы лотерейных билетов выкрикивали номера и выигрыши. Газетные киоски закрывались, а чистильщики ботинок, насвистывая, убирали щетки и грязные тряпки в свои ящики, сверкающие зеркалами и медными пластинками. Потом по проспекту Мадеро и улице Пятого Мая спустилась орава мальчишек, крича: «Вечерний выпуск». Наконец показалась бесформенная фигура Теодулы Моктесумы. Старуха вошла в ограду и поднялась на паперть окутанного сумерками собора.
— Ты его видела? — спросил Сьенфуэгос, закуривая сигарету.
— Да, сынок. — Теодула бесшумно высморкалась в уголок платка и вперила свои впалые глаза в глаза Икски.
— Ну и как?
— Ах, сынок, он у меня сразу сник. — Вдова вытащила из-за пазухи самокрутку и знаком попросила у Икски огня. — «Вчера вечером умерла твоя мамочка, — говорю я ему, — а я искала тебя по всему городу и не могла найти». Он спросил, где она. Я ему сказала, что ее уже похоронили, не знаю, на каком кладбище. Где же он был, когда его мамочка умирала, спросила я. На одном вечере, сказал он и весь сник. «Что уж ты так, — говорю я ему. — Бедняжке уже пора было умирать, совсем старенькая и недужная была». И знаешь, что он мне на это сказал, Икска? — Теодула вытащила самокрутку изо рта и заквохтала, как индюк. Лицо ее, похожее на зачерствелую тортилью, все сморщилось от смеха.
Икска улыбнулся.
— Ну, что?
Теодула воздела руки и уронила их на живот.
— По какому праву я говорю ему «ты»! Господи боже мой! Ну, я показала ему, Икска, не беспокойся.
Она бросила самокрутку и поплыла к центральному входу. У двери оглянулась, улыбнулась Икске и, закутав голову платком, вошла в собор. Икска продолжал курить, прислонясь к фасаду храма. Только докурив сигарету, он отдал себе отчет в том, что чувствует на себе взгляд, на который до этой минуты не обращал внимания, взгляд, одновременно тяготящий его и волнующий, как смутное предвестие. Он обежал взором пепельно-серые сумерки. Увидел старика с загрубелым лицом, продававшего картинки на религиозные темы. Двух женщин с большими ладанками на шее, вползавших на коленях в храм. Глаза ребенка, которые почти закрывала черная прядь: у решетчатой ограды, почесывая коленку, стоял босой Хорхито с двумя или тремя газетами под мышкой. Он пристально смотрел на Сьенфуэгоса, молчаливо выпытывая его волю и молчаливо вызываясь исполнить ее. Мальчик положил руку на железную перекладину. Щупленький, в большом, не по росту, сером комбинезоне, он выглядел жалостно и, видно, догадывался об этом. Икска подошел к решетке; солнце уже спряталось за зданиями Сокало и, казалось, с уровня земли бросало свои лучи в сероватый, все более узкий просвет между строениями из тесонтля и туфа и опускающимся пологом ночи. Ее приближение вызывало у Икски безотчетно тревожное чувство. Он кашлянул и погладил мальчика по голове.
— Ты опять тут как тут, мальчуган, — сказал он.
Хорхито робко улыбнулся.
— Не возьмете вечерний выпуск?
— Уже темнеет… Тебя, наверное, ждет мать? — Икска все не мог отнять руку от головы мальчика. А солнце скрывалось.
— Мама с нами не живет. Она работает в большом доме. — Хорхито утерся рукавом и шмыгнул носом, силясь улыбнуться.
Икска положил руку ему на плечо.
— Ты живешь очень далеко… не хочешь ли…
Хорхито, продолжая чесать коленку, с полуулыбкой вопросительно смотрел на Икску. Обежав высокую фигуру в черном плаще, глаза его заблестели.
— Твой папа умер, верно?
Мальчик кивнул головой.
— Не хочешь ли… чего-нибудь сладенького или поужинать? Да, лучше поужинать, поесть горячего, а потом лечь спать… — Икска взял ребенка за руку, холодную, как ледышка, в противоположность его собственной теплой, потной руке. Лицо Хорхито, минуту назад готовое осветиться улыбкой, застыло, а глаза, утратив вопросительное выражение, впились в Икску с гипнотической силой, и мальчик попытался выдернуть руку. Икска сжимал ее все крепче, наклоняясь к ребенку, чтобы заглянуть ему в глаза, а тот, бросив газеты, вырывался и, наконец, укусил Икске руку, высвободился и, перебежав через улицу, остановился на краю площади. Там он оглянулся на Сьенфуэгоса и снова пустился бежать; через минуту обратившись в серое пятнышко, он исчез на улице Двадцатого Ноября.