— Вот что, сеньорита. — Роблес повернулся к худой, нервной женщине, не отнимавшей потных рук от блокнота. — Оформите банковскую ссуду обществу по торговле недвижимостью и застрахуйте земельные участки в страховой компании. Подготовьте памятную записку для административного совета со ссылкой на дело с Прадо Альто. Такая же операция. — Он снова потер ногти о лацкан, посмотрел на Сьенфуэгоса и добавил, словно обращаясь к нему: — Подчеркните заинтересованность патрона. А вы, сеньорита, напомните Хуанито относительно ящика сигар для секретариата. Он уже знает.
Роблес начал кошачьей походкой прохаживаться по пушистому ковру.
— Вы все можете идти.
Три сеньориты бесшумно — ковер заглушал шаги — вышли из кабинета, а Роблес развалился в кожаном кресле, расставил ноги и положил тяжелую руку на колено Икски.
— Вот как мы провернем это дело: банк, который принадлежит мне, дает ссуду обществу по торговле недвижимостью, которое принадлежит мне, и мы шутя покупаем земельные участки. Я рассчитываю, что, купив их у этого дурака, который думает, что сделает выгодное дельце, по цене два песо за метр, я смогу сейчас же перепродать их по тридцать, а через год и по шестьдесят. На всякий случай нас страхует компания, которая тоже принадлежит мне. Это даст триста тысяч песо прибыли немедленно или больше полумиллиона, если мы подождем, и никто ничего не пронюхает. Вы видите, — Роблес вздохнул и стряхнул пепел сигары в пепельницу на высокой ножке, — теперь надо самому обделывать свои дела. А я еще помню, как было во времена генерала: чтобы делать деньги, приходилось искать ходы к важным шишкам, подмазывать всех и каждого. Были люди, которые получали от губернаторов штатов ежемесячно пять-шесть тысяч песо — тогдашних песо! — за то, что они, так сказать, блюли их интересы в президентском дворце. Теперь, конечно, тоже требуется моральная поддержка высокопоставленных лиц, потому что так уж водится в Мексике, Сьенфуэгос, но она приобретается на основе дружеских отношений и доверия, которым пользуется тот, кто работает на благо страны в соответствии с прогрессивной национальной политикой. Так-то!
Он встал и опять начал упругими шагами, как пума, расхаживать по ковру.
— Нет, вы подумайте только, как я уел этих монтеррейцев-скупердейцев — ни словечком не обмолвившись, взял да и продал свои акции. Я готов прыгать от радости, когда представляю себе, как они взбеленились! Ну, поедемте, выпьем по бокалу, чтобы отпраздновать это дело. Как-никак вы имеете к нему кое-какое отношение.
Сьенфуэгос смотрел на банкира все с тем же выражением лица, от которого тому становилось не по себе, и Роблес, несмотря на самоуверенность, звучавшую в его словах, никак не мог отделаться от этого безотчетного чувства.
— Нет, сегодня я не могу, лисенсиадо. Но вам будет интересно потолковать с Мануэлем. Это умный малый, и вы узнаете, как мыслит новое поколение…
— Чем он занимается?
— Он поэт…
— Уф!
— …но зарабатывает на жизнь передовицами и статьями, которые пишет для одной газеты. Вам стоит привлечь его к себе, лисенсиадо. Вы, финансисты и промышленники, до сих пор мало заботились о том, чтобы окружать себя такого рода новыми людьми, а ведь это тоже поддерживает престиж.
Роблес проворчал, пожевывая погасшую сигарету.
— Обойдемся и без них. Всяк сверчок знай свой шесток.
— Хорошо, но беседовать с молодыми людьми во всяком случае полезно. — На лице Икски еще явственнее проступило не то ироническое, не то скучающее выражение. — Ведь у вас нет детей.
Роблес проговорил, выпуская дым:
— Ах, дорогой Сьенфуэгос! Мне это уже не по возрасту. Лет через десять — пятнадцать я устану работать, и единственным удовлетворением для меня будет видеть результат моих усилий в достижениях страны. Этот прогресс и будет моим детищем. Вы понимаете, нам еще многое нужно сделать, а Мексика страна бездельников. Здесь горстке людей приходится работать за тридцать миллионов трутней.
— Тем лучше для вас; ведь это значит чувствовать себя чуть ли не искупителем, правда?