— Сеньора… не знаю, как вам сказать. Пабло погиб. Он взялся прикрыть нас, когда мы уходили. Франкисты изрешетили его пулями. Он спас нам жизнь: они подумали, что он один. Это был настоящий герой, — не переводя дыхания, выпаливает круглолицый мужчина, и его слова обращаются в ток, пробегающий по телу высокой, прямой женщины с глазами, как сливы, и длинными руками. У нее перед глазами сталкиваются и разбиваются на осколки воскресающие в памяти сцены. Расставания, плачущие женщины, поющие солдаты, бредущие по снегу беженцы, вино и лук, сапоги и альпаргаты, лица людей с плоскогорья и с побережья, из Наварры и Валенсии, из Кастильи и Эстремадуры, лица героев единственной честной, от начала до конца чистой истории, единственного безусловного испытания человеческой личности. Она поднимается, упершись длинными руками о стул. С минуту ждет, не скажет ли мужчина что-нибудь еще. Потом произносит:
— Я уже сказала вам, что не этим измеряется расстояние. Встаньте, сеньор, встаньте… и пойте со мной, пойте как раньше, пойте, чтобы проститься с Пабло.
В маленькой комнатке на улице Насас едва слышно звучат погасший голос женщины с грубым лицом, будто вырубленным топором, и хриплый, надтреснутый голос круглолицего мужчины: с пятым, пятым, пятым полком, мать, ухожу я на фронт…
В продолжение всего ужина Роблес распространялся на политические темы. Только поднося ко рту бокал вина, он прерывал свои разглагольствования, и Норма, уже механически выполняя урок, обращалась к Сьенфуэгосу:
— Вы читали Курцио Малапарте?… на гастроли в Дворец искусств приезжает индусский балет… в прошлое воскресенье в Жокей-клубе… в конце концов достоинство и корректность кое к чему обязывают… мы с Федерико ужинали с его высочеством и графиней Аспакукколи… мне посчастливилось найти замечательного Ороско… эту безделушку мы привезли из Брюсселя… — и переставала говорить, как только муж ставил на скатерть розовый бокал.
— Так вот, я говорил вам, Сьенфуэгос, что нашему опьянению нефтью пора уже кончиться. Мы не способны вести постоянную разведку в широком масштабе. Мало-помалу должны вернуться замаскированные, но самые настоящие иностранные компании, которые дадут нам свои технические знания и свой динамизм. В противном случае мы будем по-прежнему медленно продвигаться по пути индустриализации, тормозимой псевдопатриотическим пылом, с которым мы кричим, что нефть принадлежит нам. Повторяю вам, благосостояние страны как конечная цель выше всякого националистического удовлетворения.
Сьенфуэгос молча наблюдал за этой игрой и забавлялся, считая минуты и убеждаясь, что на тот и другой голос этого контрапункта отводится почти одинаковое время. На одном конце стола — налитая свинцовой тяжестью, грузная фигура Роблеса, на другом — в непринужденно-томной позе его золотоволосая жена. По окончании ужина Роблес закурил сигару и попросил разрешения удалиться:
— У меня сегодня неофициальное совещание, но еще рано. Норма, поухаживай за сеньором Сьенфуэгосом, предложи ему что-нибудь выпить. — И, отрывисто кивнув, он ушел.
— Коньяк, мятный, анисовый?.. — спросила Норма, потирая запястье о запястье, как она делала, когда душилась.
— Да… коньяк, — сказал Икска Сьенфуэгос, пристально глядя на нее.
Пауза затянулась: Норма наполняла рюмки. И еще на несколько минут: Сьенфуэгос согревал свою рюмку в руках.
— Вы вовсе не обязаны оставаться, — сказала Норма, подавляя зевок, тем не менее не оставшийся незамеченным. — Откровенно говоря, такие ситуации не что иное, как свидетельство доверия ко мне со стороны Федерико. Представьте себе, он начал выказывать мне его сразу же после того, как мы поженились.
— Вы этим воспользовались?
Норма засмеялась.
— Теперь мужей обманывают только из чистого чувства долга. А я люблю совершать поступки, сопряженные с опасностью или доставляющие радость.
Было что-то неуютное, искусственное во всей обстановке этого дома, начиная с обитой голубой парчой мягкой мебели, которая не вязалась с колониальной архитектурой и с витражами, украшенными геральдическими щитами, по обе стороны лестницы. Странная смесь стилей отличала весь особняк: стены, имитирующие голый камень, покрашенные в желтовато-коричневый цвет, балкон на третьем этаже, ниши со статуями местных богородиц из Лос-Ремедиос, из Сапопана — рядом с римскими бюстами и китайскими статуэтками. Картины Феликса Парра, которые продала Роблесам Пимпинела и которые в былые времена украшали амбургский дом. Аляповатые безделушки; пианино, большие зеркала в рамах с фальшивой патиной; диваны, обитые голубой парчой, и резные деревянные панели; мраморный пол, люстры в столовой, решетки на окнах — все дисгармонировало с новомодной элегантностью хозяйки дома, с ее платьем и драгоценностями. Сьенфуэгос подумал о том, как эта смешанная обстановка отвечает союзу Федерико и Нормы. Его пристальный, сосредоточенный взгляд изменился: