— Вот там, где вы сидите, садится и он
и сначала дает мне почувствовать издали свое присутствие;
— …вы ведь на софе сидите, правда?
нет, я не упрекаю его за это и не стыжусь этого; для всего нужно определенное место, нужно определенное место и для того, чтобы наша любовь или ненависть устоялась и пустила глубокие корни, — иначе, боюсь, да, боюсь, мы были бы призраками; я чуть и не стала призраком; и я за то и благодарна Федерико, что он дал мне в полной мере изведать любовь и ненависть и оттого почувствовать себя человеком из плоти и крови, каким я себя чувствую теперь
— Ладно; этак я вам наскучу; не хотите ли чашку кофе? нет, я прекрасно знаю, где что: вот, например, там, где вы сейчас, софа кофейного цвета, а слева от вас камин — он только так, для украшения, не действует, — здесь стул, а посредине… но так я вам еще больше наскучу…
и чутье мне подсказывает, что вы хотите что-то узнать, верно? и я знаю, что вы этого заслуживаете; почему я это знаю? я тоже пришла издалека, мы с вами без слов понимаем, откуда; по-моему лицу вы волей-неволей должны это увидеть, разве нет? ведь мы выросли без слов, обходясь одними взглядами. Эти взгляды не так-то легко выдерживать, вы не находите? мы сами не можем долго переносить свое подлинное лицо… как бы вам сказать?.. есть лица, которые нас ужаснули бы и довели бы до крайних пределов во всех страстях, хороших и дурных, но это невозможно, вы так не думаете?.. ведь есть еще множество правил, которые нужно соблюдать, хорошенько следя за собой, чтобы не оплошать, чтобы не показать другим свое подлинное лицо и чтобы, увидев его со страхом и отвращением, они не изничтожили тебя. Да, я подозреваю у вас такой взгляд и чувствую, что вы подмечаете его у меня; поэтому я и знаю, что могу говорить с вами, что вы этого заслуживаете. Быть может, мы в чем-то похожи друг на друга. Бывают схожие люди; я хочу сказать, разные, но такие, какими должны быть, и этим-то не похожие на других. Но вначале я была такая же, как все, а жизнь моя — как стоячая вода. Моя мать была простая, бедная женщина, а я у нее незаконнорожденная, понимаете? и все мое детство я перебиралась из одной каморки с единственной кроватью, втиснутой между сундуками и вешалками со старой одеждой (которую нам иногда отдавали), в другую, такую же неказистую. Не очень-то весело мне жилось, сами понимаете: в нашем закутке негде было повернуться, а в комнаты я разве только украдкой заглядывала и всегда боялась попасться на глаза хозяйским детям и нарваться на какую-нибудь грубость, и знала, что день моего рождения мать держит в секрете, не смеет обмолвиться о нем хозяевам, чтобы не подумали, что она подарок выпрашивает, хотя нам и в праздники, даже на рождество, ничего не дарили. Но это неважно, и…
— …должно быть, я вам наскучила…
нет, я хочу вам сказать, что уже тогда, в пору моего долгого детства, я научилась — мне это запало в душу без всяких слов, — научилась ждать, то есть быть женщиной (потому что нам не к лицу просить, добиваться, надоедать: те, кто так делает, не женщины — у них только тело женское, но они — крысы, белые крысы с нежной шкуркой, которая от малейшей жары покрывается паршью и облезает); женщина должна безмолвно ждать, ждать минуты боли и минуты, когда ее позовут, не прося заранее ни того, ни другого; этому я научилась; говорю вам, научилась, не выражая это в словах, не уясняя себе, — просто приняла душой, как мы принимаем все истинное
— Моя мать — простая женщина — кое-что скопила, сеньор Сьенфуэгос. Давно наступило мирное время (я родилась в тысяча девятьсот восемнадцатом), когда я, уже переросток, смогла пойти в школу. Я получила начальное образование, а потом кончила курсы машинописи и стенографии. Внезапно перед такими людьми, как я, открылись новые возможности
но между матерью и мной образовалась глубокая трещина: она по-прежнему ходила в платке, в юбке с карманами, оттопыренными от связок ключей, и в переднике, и лицо у нее было, как сухой орех, блеклое, и на висках шелушилась кожа, и волосы она закручивала в тугой пучок на манер старух-богомолок, а я уже носила шелковые чулки и мазала губы, потому что ходила в кино и видела, как одеваются и красятся актрисы, и общалась на курсах с совсем другими людьми; но это было потом, а до того были только кухни, где всегда вкусно пахло, кухни с печами и жаровнями, с изразцами и каменными ступками, кухни старинных домов, вроде дома сеньоры Овандо, где главным образом и прошло мое детство, где я поджидала, когда покажется сеньорита Пимпинела, подглядывала за ней и пыталась подражать ее жестам и одеваться, как она