— Мне пора идти, Теодула, — тихо сказал Сьенфуэгос.
Вдова, не размыкая тяжелых век, простонала:
— Будет мне подношение, сынок?
— Тебе его уже недолго ждать.
— Хвала святой матери! — выдохнула Теодула, все не раскрывая глаз.
В этот самый час Роза Моралес, соседка доньи Теодулы, сосредоточенно разглядывала свои квадратные руки, с каждым днем все более красные от пара, мыла, горячей воды: только так она и могла совладать с ощущением дурноты. Услышав легкий шорох на кровати, где спали дети, она обернулась и приложила палец к губам: Хорхито ворошил себе волосы и моргал черными миндалевидными глазами. Ребенок осторожно слез с кровати и тихо сказал матери:
— Ты уже опять уходишь?
— Я провела с вами целых два дня, детка. Не каждую неделю праздник.
— Мамочка, а почему ты не живешь с нами всегда, как раньше?
— Потому что теперь мамочке надо работать вместо твоего папочки, который улетел на небо.
Ребенок наклонил голову и вопросительно посмотрел на мать.
— Смотри, Хорхито, не разбуди братишек, а когда они проснутся, дай им позавтракать и отведи их в школу. Я скажу донье Теодуле, чтобы она заходила время от времени посмотреть на Хуана, — как бы его опять не начало знобить.
— Мама, а мы никогда больше не пойдем послушать мариачей, как в тот вечер, когда папочка улетел на небо?
Роза обняла голого мальчика.
— Если хозяева дадут мне наградные на рождество, обязательно пойдем, я тебе обещаю.
— Вот здорово! А они хорошие, новые хозяева?
— Очень хорошие, Хорхе, но распоряжается всем повариха. Сеньора Норма ни во что не вмешивается.
— А ты возьмешь меня когда-нибудь в этот дом, просто так, посмотреть?
— Когда-нибудь возьму, но сеньора говорит, что не хочет видеть детей… Я возьму тебя, когда они уедут отдыхать.
Хуанито закашлял во сне. Роза вскочила со стула и подбежала посмотреть на него. Потом зажгла свечу перед образом и поцеловала ребенка в лоб.
— Значит, до следующего воскресенья, мама?
— Да, до следующего воскресенья. Если Хуану станет плохо, позвони по телефону, ты ведь знаешь номер…
Роза торопливо вышла из дома, не оглядываясь на ребенка, который, распахнув дощатую дверь, с порога махал ей рукой. Забежала к вдове.
— Присмотрите за ребятишками, донья Теодула…
На улице Бальбуэна она села в автобус, полный рабочих, хозяек, едущих на рынок, и сколоченных из планок ящиков с цыплятами и зеленью. Маячившие вдали серые здания центра окутывал легкий туман; на проспекте Фрай-Сервандо-Тереса-де-Мьер гасли огни, и у окошка найма уже тянулась очередь рабочих. Пестрели маркизы кино и кабаре, а на углу улицы Сальто-дель-Агуа группа усталых мариачей ела посоле. Мимо окна автобуса проносился многоликий город, а Роза, прильнувшая щекой к стеклу, ничего не видела перед собой, только вспоминала придушенный кашель малыша и бессознательно связывала его с ударом при столкновении и с мертвым Хуаном в морге, где все они, дети и она, смотрели на него, казалось, еще ощущавшего на губах вкус красного вина. А к чему мне кого-то винить, ведь этим его все равно не вернешь… ах, Хуан, как мне рассказать тебе все, как мне сказать тебе, что у меня уже не болит сердце от того, что мы бьемся, как рыба об лед, и я почти никогда не вижу детей, что все это мне уже не важно, что я хочу только еще раз согреть тебе постель, пока я еще не забыла твое лицо и твое тело… потому что ты с каждым днем уходишь все дальше, и я уже не вижу тебя перед собой, как в первые месяцы после того, как мы похоронили тебя; теперь мне уже приходится закрывать глаза и царапать себе руки, чтобы услышать твой запах и почувствовать, что ты возле меня… хочу только, чтобы ты еще раз согрел меня, один-единственный раз, даже если после этого я не увижу тебя и в раю… За окном автобуса замелькали высокие ограды и лужайки Лас-Ломас, и Роза пробралась к выходу, а сойдя, прошла пять кварталов до дома хозяев, дона Федерико и сеньоры Нормы, где ей предстояло стирать, мыть посуду и стелить постели в ожидании воскресенья, когда она вернется на улицу Бальбуэна и узнает, не умер ли ее сын.