Бильбо спохватился только лишь, когда осознал, что глаза его повлажнели, и нахмурился. В конце концов, не его дом в одночасье уничтожили и сожгли.
И все же…
Когда Торин пел эту песню, часть души Бильбо ощущала эту потерю, как свою собственную.
Бильбо рассеянно потер шею и нащупал тонкий шрам, оставшийся на месте пореза от клинка Торина. Он провел по нему раз, другой дрожащими пальцами. Какая жестокая насмешка судьбы. Этот шрам – почти единственное зримое напоминание, оставшееся ему о Торине, а остался он лишь потому, что Торин тогда был ослеплен темной магией кольца, не владел собой и пытался его убить.
Смешно – ведь когда-то, лежа на этой самой кровати и вслушиваясь в стройный хор голосов, он думал, что понимает и разделяет скорбь утраты Торина, сквозившую в песне. Теперь-то он знал, что то был лишь отблеск, крохотная тень настоящей скорби. И что он, Бильбо, не ведал горя утрат до смерти Торина на своих руках. И уж подавно понятия не имел о том, каково это – видеть, как твой дом превращается в руины, горит и оседает пеплом на руки, плечи и волосы осиротевших жителей…
Тогдашний Бильбо и вообразить не мог, то бывает такая боль, которая теперь непрестанно терзала его душу.
Ему показалось, что слезы вновь подступили к глазам, и потянулся стереть их, но под пальцами кожа оказалась сухой, как пергамент. А ведь совсем недавно его легко могла растрогать простая песня. Он готов был заплакать при одной тени упоминания о потерях и одиночестве. Теперь же, до дна испив чашу горестей, выпавших на долю Торина, отряда и его самого, он больше не мог пролить ни слезинки.
***
Прошла зима. Снег сошел, и дни стали длиннее. Лодыжка почти не беспокоила Бильбо, а на виске остался лишь маленький шрам, который легко было скрыть под волосами. За эти долгие холодные месяцы они отросли почти по плечи.
Дел у Бильбо было немного – он почти всю зиму провел у камина, порой забывая даже подбрасывать в него дрова. Просто сидел в кресле, уставившись невидящим взглядом в никуда. Вставал только, чтобы покормить дрозда и поесть самому. Ему пару раз приходила мысль дать птице имя, но каждую его попытку пичуга встречала таким гневным щебетом, что Бильбо оставил эту затею.
Кажется, он похудел. По крайней мере, одежда висела на нем мешком, хотя Бильбо было решительно все равно. Родственники приходили, стучались в двери. Соседи и приятели тоже пытались напроситься в гости и вызнать из первых рук, где же хозяина Бэг Энда носило добрую часть прошлого года, но Бильбо почти не отвечал на их бесконечные вопросы и старался как можно скорее выпроводить любопытствующих за порог. А если выпроводить не удавалось, он молча сидел в гостиной, делая вид, что оглох и ослеп. Впрочем, вскоре визиты понемногу прекратились.
Бильбо возненавидел тишину, но шум и суету вокруг возненавидел еще больше.
Спустя не так много времени после своего возвращения, он наткнулся в кладовых Бэг Энда на запасы эля. Вспомнив ночь похорон Торина и ту легкость, которая овладела им после чарки хмельного напитка, преподнесенного Бардом, он вновь захотел испытать ее – и хоть на время приглушить остроту чувств и горьких мыслей.
Иногда он напивался до бесчувствия и беспамятства. Опытным путем выяснил, что сердечная боль не исчезает никогда, но эль помогает забыться и, по крайней мере, не видеть лица Торина всякий раз, стоит ему закрыть глаза.
Со временем такое повторялось чаще, и вот уже Бильбо стал каждый вечер встречать в обществе кружки браги, а моменты просветления и бодрствования случались все реже. Где-то глубоко в душе он понимал, что поступает глупо и безрассудно, но что ему еще оставалось? Или пьяные грезы, или призрак Торина, преследующий его повсюду – отблеск его последней улыбки или затухающий стук его сердца, отдающийся в ушах гулким эхом, прежде чем смениться смертной тишиной.
Дни наполнялись зыбким маревом и терпким вкусом браги. Месяцы незаметно сменяли друг друга. Поддерживавшие Бильбо силы, которые ему когда-то придало теплое прощание с гномами из отряда Торина, давно иссякли. Вдали от друзей, наедине лишь с самим собой, он не мог сопротивляться соблазну вновь и вновь возвращаться к воспоминаниям – счастливым и горьким, - перебирая их в памяти, словно драгоценности. А вместе с ними приходили прежние чувства - такие же острые и сокрушительные, как в тот самый день, когда он видел, как умирают его самые близкие и любимые, и рука сама собой тянулась к кружке с элем.
Дом казался чудовищно пустым, и Бильбо даже не стал искать замену вещам, которые, по всей видимости, успели прикарманить его родственники. А в их краткие визиты, становившиеся все более редкими, находил мрачное удовлетворение в том, чтобы громогласно жаловаться и ворчать, что ежели бы он собирался пустить все свое имущество по ветру, а Бэг Энд довести до запустения, достаточно было отписать его в загребущие руки многочисленной родни.
Дни его проходили в хмельном тумане, а сны были полны смеха и улыбок, крови и смертей. И нигде он не мог обрести покоя. Пил до тех пор, пока родные лица не смешивались в памяти в пестрый неразличимый хоровод. Боль по-прежнему была с ним, но становилась хотя бы терпимой – не такой безжалостной и бритвенно-острой.
***
- Бильбо.
Он застонал и попытался сесть, но щека никак не хотела отлипать от залитого хмелем стола.
- Бильбо, поднимайся.
Отлепившись наконец, он помотал головой и тут же пожалел об этом. Кровь ревела в ушах, а в висок словно стучали огромным молотом. Дурнота подступила к горлу, и Бильбо вновь жалобно простонал.
- Пахнет здесь, как в хлеву, - ворчливо заявил невидимый голос с явным, подозрительно знакомым неодобрением.
Он проморгался, осторожно повернув голову, и прищурился, стараясь разглядеть высокую фигуру, нависшую прямо над ним. Солнце, бившее в окна, ему никак в этом не помогало, а вот голова от яркого света взорвалась новой вспышкой боли.
- А сам-то, - пробурчал он, с осторожностью укладываясь на прежнее место и пытаясь устроиться поудобнее.
- Бильбо, - теперь голос звучал встревожено и очень печально, - взгляни на меня, Бильбо.
Вздохнув и с усилием распахнув глаза, он все-таки разглядел Гэндальфа, склонившегося над ним. Не призрак, не воспоминание - это и в самом деле был Гэндальф, скрючившийся в три погибели на слишком маленькой для него кухне.
- Гэндальф, - поприветствовал его Бильбо голосом, охрипшим от долгого молчания. – Чему обязан таким удовольствием?
- Зашел навестить тебя, друг мой, - ответил волшебник и без приглашения уселся на стул.
Бильбо холодно усмехнулся, нащупал на столе кружку и потянул ее к себе.
- Точнее, проверить, как я поживаю.
- И это тоже, - не стал спорить Гэндальф, но все же нахмурился.
- Ну что ж… - Бильбо поднялся на дрожащие ноги и, шатаясь, поковылял в угол, где стояла бочка с элем. Там он наполнил кружку и немного повеселел. – Говори скорее, не томи – как, по-твоему, поживает бывший взломщик? В расцвете сил и в добром здравии, надо полагать? – зло выговорил он, в изнеможении прислонившись к бочке и невидящим взглядом уставившись в стену.
Несколько мгновений было тихо, потом за его спиной послышался тяжелый вздох.
- Бильбо… - в голосе Гэндальфа звучала такая усталость, что Бильбо даже разозлился. Он резко обернулся, чтобы оказаться с волшебником лицом к лицу, но пошатнулся и едва не завалился на бок.
- Что? Не нравится? – выкрикнул он, пытаясь встать прямо и утихомирить молот, по-прежнему стучавший в висок. – Не этого ожидал, да?
В самом деле, это было даже смешно. Бильбо уезжал из Эребора совершенно разбитым, сломленным и павшим духом. Если Гэндальф думал, что Шир вновь сделает из него жизнерадостного хоббита, он просто глупец.